Музыка долбит в уши, а в глазах Доминика отражается неоновый свет. Здесь жарко и душно, тошнотворно пахнет кальянным дымом, потом и чьими-то отвратительным духами. Смесь жженого сахара, молочной вишни и сотни разгоряченных тел. Мы смотрим друг на друга в упор, и краем уха в оглушающем вое музыки я слышу очередную мерзотную шутку. Она не злая, нет, просто задевает во мне что-то такое, что я предпочел бы оставить внутри. Доминик улыбается за меня, за нас двоих, ему всегда удавалось это гораздо лучше, чем мне. Я тоже улыбаюсь - одними глазами. Он понимает, ловит эту улыбку, и, кажется, даже прячет ее во рту, запивая последним шотом из опустошенного настольного сета. Музыка сливается в кашу, какой-то неясный фон, и я смотрю по сторонам, размышляя, как бы пережить остаток вечера в этом адском человеческом блендере.
Доминик встает и едва заметно трогает мою руку. Так, чтобы не увидели другие, но четко почувствовал я. На нашем с ним языке это означает "сейчас вернусь", и я понимаю, что он пошел за очередной порцией алкогольного яда. Окей, если он думает, что это поможет. Провожаю взглядом его задницу, обтянутую узкими джинсами. Настроение у меня на редкость ни к черту. Весь вечер ловлю украдкой взгляды какого-то мудака, который не отлипает глазами от моего брата. На вид постарше нас, вроде симпатичный, но есть в нем что-то отталкивающее. Иногда кажется, что такое идет изнутри. Какое-то уродство. Может, я не объективен, но мне как-то похуй, и я выискиваю его глазами в толпе, беспокойно теребя пальцами стеклянную стопку. Не знаю, почему это так меня бесит, но усидеть на месте от чего-то очень сложно.
Брата все нет, а мне душно, тошно и невыносимо. Хочется курить, поэтому я встаю из-за стола, протискиваюсь мимо сосущейся парочки наших "старших" друзей и направляю свое бренное и изможденное тело к черному выходу. В толпе на всякий случай ищу близнеца глазами, но, похоже, у барной стойки опять очередь из желающих, и он застрял там надолго. Думаю, мы не потеряемся, он догадается, где меня искать – есть у него такой дар. Находить меня за стиральной машиной, когда становится очень страшно в грозу, забираться в шкаф, пахнущий маминой шубой и, почему-то, лавандой. Говорят, это и есть синдром близнецов. Не знаю, я в это все не верю. Единственное, во что я верю – это в него.
Когда я толкаю тяжелую железную дверь, прохлада обдает мое лицо и обжигает горло. Приятно вдохнуть полной грудью после какофонии ароматов душного клуба. Двор здесь – темный прямоугольник в тупике, освещенный тусклым светом наружной лампочки. Еле слышно доносится музыка, в остальном же здесь тихо – почти перевалило за полночь, и город постепенно засыпает. Приятно. Достаю сигареты с зажигалкой и закуриваю, ощущая спасительное успокоение. Мне вредно волноваться. Так говорят.
Внутренняя дверь хлопает, и я чувствую острый укол радости – наверное, до брата дошло все-таки, где я, и он… Но нет. От разочарования поворачиваюсь к двери спиной и впиваюсь взглядом в темный угол двора, всем видом показывая, как меня интересует какой-то подгнивающий деревянный ящик. Возможно, туда кто-то блевал. Похер, я не буду смотреть на мудака, который пускал слюни на моего брата, может катиться к черту.
- Прикурить не найдется?
Молча протягиваю ему зажигалку, даже не глядя. Он что-то еще говорит. Наверное, «спасибо», я не слушаю. Ящик. Меня интересует только он. Где же Доминик?..
- Кто-то обидел? – а нахуй бы тебе не пойти? Молчу.
Пальцы! Его омерзительные пальцы на моем плече. С шумом выдыхаю, раздувая ноздри, и крепко сжимаю зубы, чтобы не закричать. Пальцы. Чертовы чужие пальцы трогают меня. Это тошнотно, но он, кажется, ничего не замечает.
- Отличная задница. Я бы потрогал ее поближе…
И мне в зад упирается что-то. Твою мать. Ебаный извращенец. Чувствую, что меня вот-вот вырвет. Он разворачивает меня лицом к себе, и я, все еще не поднимая глаз, вижу то самое, топорщащееся у него в джинсах. Это так отвратительно, омерзительно, ужасно, что я давлюсь дымом и начинаю кашлять, одновременно пытаясь справиться с тошнотой. Хочется закричать, но горло саднит. Он держит меня двумя своими клешнями за плечи, и все, что мне удается – неслышно прохрипеть что-то типа «оставь меня в покое». Хочется ткнуть горящей сигаретой ему прямо в шею. Выше ворота черной рубашки. Прожечь кожу, чувствовать, как она будет вонять. Может, хотя бы тогда он меня отпустит? Голова кружится. Кажется, я готов отключиться. Он что, блять, вообще ничего не замечает? Несет какую-то ахинею, а пальцы все бегут и бегут по мне… Господь, если ты есть, просто дай мне вырубиться прямо здесь, я не знаю, что делать. Он или пьян или обдолбан, я не знаю, не знаю, не знаю…
Но спасительно распахивается дверь за его спиной, и я точно знаю, что теперь все будет хорошо.
Обязательно.
Доминик.

Спасительное появление Доминика. Какое-то движение, я почти ничего не вижу в пятнах перед собственным взором, но явственно различаю самое главное. Это спасительное нападение на моего обидчика. Спасительный Доминик. Чувствую, как что-то темное внутри него поднимается, грозя затопить, но он удивительно владеет собой. Ублюдку действительно повезло, что мой брат не потерял голову, и разрешает ему уйти не избитым, в собственных соплях и крови. На секунду я чувствую вспышку гордости и чего-то еще, в чем не готов пока разобраться. Оно просто есть. Он рядом.
Утыкаюсь носом близнецу в плечо, пытаясь унять головокружение и тошноту. Его спасительные объятия. Осознание того, что брат пришел, что мерзкие чужие пальцы больше не тронут меня, вызывают невероятное облегчение. Кажется, я снова могу дышать. А разве могло быть иначе? Мы – одно, он всегда чувствует меня, так же, как и я его. Мы всегда знаем, когда с другим произошло что-нибудь нехорошее, это чувствуется кожей и каким-то особым чувством. Некоторые называют это интуицией. Не знаю, тут куда ни плюнь - волшебство с фокусами, магия и все такое. Мы не из этих, и все, что мне нужно - брат.
Он пахнет сигаретным дымом, потом и новенькой джинсовой курткой. Вбираю в себя этот запах, укутываясь в него, как в спасительное одеяло. Я спасен им. Не знаю, что было бы, если бы он не пришел, но это совершенно невозможно. Он всегда найдет меня. Всегда вытащит из самой страшной и липкой темноты, всегда будет рядом. Так же, как и я с ним.
Мы по ошибке родились в разных сосудах, но я-то знаю, что на самом деле мы – одно целое. Одинаковые внешне, но разные снаружи – две части одной души. Я не существую без него, а он без меня. Мне так тепло от этого, что хочется расплакаться в его руках от облегчения и счастья. Вместо этого шумно дышу, чувствуя тепло собственного дыхания у него на плече. Мой. Твой. И никак иначе.
Не знаю, что сказать ему, и нужно ли вообще что-то говорить. Он читает меня, как открытую книгу, как если бы мысли из моей головы транслировались прямиком ему. Обычное явление.
Хрусть.
Удар в нескольких сантиметрах позади моей головы. Тоже привычно, но я все равно морщусь, словно бы это на моих костяшках вот-вот выступит кровь. Я бы слизал ее, забрал языком, чтобы почувствовать вкус. Даже это у нас одно, не замечал ли? Кое-как слегка отстраняюсь и смотрю хмуро, исподлобья. Тем взглядом, который он, я уверен, знает не хуже меня. Мне не нравится, когда он делает себе больно. Мне не нравится его тяга к саморазрушению. Поджимаю на мгновение губы, а после нахожу в себе силы, чтобы сказать:
- Больно быть не должно.
Чувствую себя виноватым. Он злится из-за меня, из-за того, что мне сделали плохо. Вжимаюсь в него, как могу, чувствуя, что все еще немного дрожу. Мне стыдно и горько, я совсем не заслуживаю этого внимания, мне совсем не нужно, чтобы он чувствовал боль из-за моих проблем. Если бы не его крепкие объятия, я бы провалился куда-то в бездну. Но здесь есть не только я, здесь целое мы, и сегодня я ему более чем обязан.
- Все в порядке. В порядке, правда. Спасибо.
Говорю сбивчиво, куда-то в район плеча, насколько позволяют наши тесные объятия. Он пахнет так притягательно, что у меня снова кружится голова. Но на этот раз все совсем иначе. Мне не страшно так, как было, когда этот урод лапал меня и пытался зажать между своим телом и бетонной стеной. Это же Ник, как с ним может быть плохо?
- Он… он меня касался. Ужасно. Я не хочу, не хочу, понимаешь?
Не могу выразить свою мысль яснее, сердце и не думает успокаиваться, а в голове крутится невыносимое желание мыться. Залезть под душ и тереть кожу в горячей воде мочалкой до тех пор, пока не смою с себя это блядское ощущение чужих липких рук. Он, этот обдолбанный мудак, испачкал меня невидимой грязью. Мерзко. Не нужно даже говорить об этом, чтобы Доминик понял. Он слышит это в моих мыслях, понимает по биению сердца и неравномерному дыханию. В этом нет никаких сомнений. Меня страшат собственные мысли, они скатываются во что-то непривычное и странное, что-то, что я чувствую не в первый раз, но догадываюсь, что так быть, вроде как, не должно. Чувствует ли он то же, что и я? Не решаюсь спросить. Напряжение сводит где-то внизу, мне становится жарко и стыдно, а ведь я даже не пил этим вечером. Все это идет изнутри, все грязные, такие неправильные, может быть, желания. Разве можно в таком признаться?
Но ведь он – это я.
- Это можешь делать только ты.
Отстраняюсь, чтобы снова посмотреть на него. На этот раз почти испуганно, действительно устыдившись своих порывов. В чем дело? Это нормально. Только он может меня касаться - я сказал то, что думаю. Только его руки я хотел бы чувствовать на своем теле, только его… Сглатываю. Это отдает чем-то таким неправильным, но, в то же время, кажется и таким естественным. Как может быть иначе? Его лицо такое же, как и у меня, и ощущение, что я смотрю прямо в себя, в свои собственные глаза, переставая замечать окружающий мир.
Он, в общем-то, может катиться к черту, когда рядом вторая часть меня. Лучшая часть, совершенная, обладающая всем тем, чего мне недостает. Это нормально. Так же нормально, как хотеть коснуться его в ответ. Взгляд сам собой падает на его губы, и я смотрю на них неотрывно столько, сколько могу, чтобы не выдать себя. Как мне кажется.
Пальцы крепко сжимают его плечо, и я совсем перестаю слышать музыку, глухо доносящуюся из-за стены, шум машин сливается во что-то непонятное, и я слышу только его голос. Слепо следуя за ним, как за флейтой гамельнского крысолова. Сердце вот-вот выскочит из груди - так много я чувствую и так ясно чего хочу.
Это не может быть неправильным, правда?

Горячо, правильно, цельно. От напряжения сводит все внизу: чувствую, как Доминик прижимается ко мне, и инстинктивно подаюсь бедрами вперед. В голове мутно от нас двоих, все сливается до его имени. Доминик. Держать его во рту, не отпускать, чувствуя себя в безопасности. Плевать на стену, в которую больно упирается затылок, плевать на шум улицы и любые условности. Он здесь, мой, и ни один ублюдок больше не посмеет коснуться меня.
Мне очень жарко, но я не хочу, чтобы это мгновение прекращалось.
Огромным усилием воли заставляю себя закрыть кран, стряхивая с лица пальцами капли воды. В душевой душно, и я открываю дверцу кабинки, тут же ежась от холода. Реакции тела очевидны, воспоминания слишком свежи в памяти. Он был так близко – это сложно забыть.
Когда нас застукали за таким неправильным и постыдным, не знаю, что я ощутил больше – стыд или разочарование. Такие моменты бывают лишь раз, и я думаю, что такого же у нас больше не будет. И досадно, и странно. Наши тела – продолжение друг друга, и сегодня в тесных джинсах я, определенно, чувствовал не только себя. Выдыхаю, упираясь лбом в пластик кабинки. Ему нравится быть в центре внимания. Нравятся эти шутки, нравится держать ладонь на моем колене и выше, показывая, кому я принадлежу. Не только сегодня – всегда. Он остроумен, умеет отвешивать колкости за двоих, я же просто следую мрачной тенью, куда бы он ни пошел. Тем не менее, между нами нет обид – мне не обломно посидеть у подножия трона. Мы ведь одно, какая, в сущности, разница?
Это не может быть неправильным и порочным. Только не с ним. Его это забавляет, ему это дает очков перед всеми другими. Надо же, кто-то не просто трахается в загаженной кабинке клубного туалета. Братья-близнецы сосутся на заднем дворе! Куда там Дагу с его историей про случайный отсос под столом. В нашем поведении есть что-то высокое, с духом свободы и бунта, то, что всегда жило в Доминике в больше степени, чем во мне. Даже больше: он всегда был смелее, чем я.
И, наверное, именно поэтому я торможу, пытаясь отдышаться в душевой, хотя по коже давно бегут мурашки от холода. Вытираюсь осторожно, стараясь себя совсем не касаться. Слишком хочется углубить прикосновения, представляя то, о чем даже думать бы не следовало. От раздираемых меня противоречий в пору бы поехать крышей основательно, так нельзя. Трогать его – то же самое, что и трогать себя самого, но приятнее. Мне не выбросить из памяти это горячее ощущение его тепла между бедер. Я не знаю никого другого ближе, чем он; при мысли о том, на что мы оба способны, кровь приливает к щекам. Очень стыдно, должно быть, но в большей степени страшно. С трудом натягиваю белье, которое сразу же кажется невообразимо тесным.
В нашей комнате темно и тихо. Предки на даче, мы предоставлены сами себе. За окном скоро вступит в права рассвет, и в сонном полумраке серого утра я вижу на кровати силуэт брата. Словно это я лежу там, на кровати, бесстыдно-прекрасный и такой родной. Тихо сглатываю, чтобы не выдать себя. Знаю, что Ник не спит, но не могу заставить себя первым заговорить с ним. В горле комок. Боюсь, что он начнет обсуждать произошедшее этой ночью, и мне очень, почти нестерпимо беспокойно от этого. Шагаю босыми ногами вперед, радуясь, что погас прямоугольник света за моей спиной, скрывая мое постыдное напряжение.
Подкрадываюсь к кровати и тихо ныряю под одеяло. Доминик совсем рядом, я чувствую тепло его тела и слышу дыхание, хотя он лежит и спиной ко мне. Похоже на пытку.
Если бы нас не отвлекли в тот момент, я мог бы коснуться его смелее. Прижать к себе крепче, так, как не прижимал никогда и никого. У него мягкие и теплые губы, и мне бы чертовски хотелось укусить его, если бы доставало смелости. Пройтись по губам кончиком языка, дразня, оттягивая сам момент поцелуя. Чтобы потом наконец поцеловать его снова, нырнуть с головой омут, куда он утащил меня первым; куда я сам шагнул, повинуясь его просьбе, не в силах сопротивляться и отказать.
От желания хочется зашипеть. Дыхание становится более частым, а тело брата кажется теперь еще ближе. Совсем близко, достаточно лишь прижаться к нему. Я бы завыл, если бы меня никто не услышал. Вместо этого же осторожно переворачиваюсь на другой бок. Шум собственного дыхания почти оглушает меня, с ним бы поспорил только стук моего сердца – кажется, эти звуки разносятся эхом по всему дому. Ужасно стыдно. Даже не могу объяснить, толком, почему: мы ведь одно, в этом нет ничего такого. Или я стыжусь того, что стыжусь, не знаю, получается какая-то ерунда. Он разобрался бы в этом гораздо лучше, если бы знал, о чем я сейчас думаю.
- Ненавижу засыпать ночью.
На мгновение я забываю, как нужно дышать. Это неудивительно – близнец всегда знает, что у меня в голове. И знаю, что в этой пустой фразе куда-то в пустоту, даже не в мою сторону, просьба. Обнять, как я делаю это обычно, когда ему страшно, как всегда забираю его страхи, чтобы он мог спокойно засыпать прямо в моих руках. Я медлю. Не могу сделать вид, что не услышал или не понял, не могу прикинуться спящим – это было бы настоящим предательством. И понимая, что не могу предать брата, лучшую часть себя, я послушно переворачиваюсь обратно на другой бок. Прижимаю его к себе, как могу, стараясь соблюдать максимальную дистанцию, чтобы не прижиматься бедрами слишком близко. Любое неосторожное прикосновение будоражит воображение.
- Так лучше? – спрашиваю хрипло и зарываюсь носом в его темные волосы.
Он пахнет табаком и собой. Расстояние между нами предательски сводится на нет, а внутри меня все отчаянно воет.