in joy and sorrow |
H.I.M. - In joy and sorrow
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
ДАТА И МЕСТО
Aaron Norberg, Emil Alman
от 22.03.2018 до сегодня
СЮЖЕТ
Аарон, который ждал.
Эмиль, который помнил только Аарона, из всех, кого он когда-либо знал.
date & information
США, Нью-Джерси, Трентон. Осень, 2018. В городе дважды зафиксировано появление барьера неизвестной природы происхождения, ставящего под угрозу жизнь представителей магических рас. Есть погибшие, на месте возникновения последнего барьера уже работает команда специалистов.
Lost soul |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » Lost soul » come what may [прошлое и будущее] » in joy and sorrow
in joy and sorrow |
H.I.M. - In joy and sorrow
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
ДАТА И МЕСТО
Aaron Norberg, Emil Alman
от 22.03.2018 до сегодня
СЮЖЕТ
Аарон, который ждал.
Эмиль, который помнил только Аарона, из всех, кого он когда-либо знал.
[indent] Яркий свет пробивается сквозь тонкие веки, подсвечивая их красным. Красный - все что я вижу, вокруг себя и не могу пошевелиться, кажется, этот цвет меня сковывает. К красному свечению молниеносно присоединяется ощущение острой головной боли - будто бы кто-то небрежно вбил в черепную коробку болты и теперь с особенным натиском закручивает гайки. Открываю глаза не с первой попытки - все время хочется их закрыть и уснуть снова, лишь бы избавиться от этой назойливой, выматывающей боли. Первое, что вижу - тот яркий свет, падающий на меня с потолка, от него хочется избавиться, но вскоре его преграждает размытый контур лица. У меня плохое зрение. Эти очертания кажутся мне очень знакомыми, да, я их помню, несмотря на то, что вижу нечётко.
[indent] - Привет, - получается сухо и сдавленно, пересохший язык едва ворочается. Вдруг понимаю, что у меня из носа торчат трубки, к рукам тоже присоединили что-то инородное. Я полностью обездвижен. Чувствую, как по венам стремительно потекло что-то холоднее, чем кровь, и боль начала отступать. Можно выдохнуть спокойно. Это позволяет увидеть потемневшие круги глаз напротив и различить линию губ. Говорить неприятно, и я стараюсь подбирать самые короткие слова, хотя мысли и путаются как упавшая на пол пряжа, подхваченная котом.
[indent] - Что... здесь? - не могу выговорить слово "происходит" и снова закрываю глаза, позволяя сну забрать меня обратно.
***
[indent] Новое пробуждение оказалось гораздо менее болезненным - не было этой дробящей голову боли и свет перестал казаться таким утомительно-пронизывающим. Кто-то только что надел на меня очки и я смог увидеть лицо более чётко. Аарон. Мы познакомились в баре. Я не помнил как и почему, о чем мы говорили, как относились друг к другу и, ровным счётом, я не помнил вообще ничего кроме его имени и лица. Вообще ничего - в смысле действительно ничего, и уж тем более не понимал, что здесь происходит. Теряюсь, потому что не могу пошевелиться - болен ли я, умираю, это когда-нибудь закончится? Аарон выглядит так, будто бы действительно беспокоится обо мне, и я ему верю. Он что-то говорит, но все слова кажутся одним размытым звуком. Пытаюсь сосредоточиться и напряжённо слежу за губами, но и это не помогает мне разобрать его быструю, как мне кажется, речь.
[indent] - Что происходит?
[indent] Медленно моргаю и снова закрываю глаза, чтобы лучше расслышать сказанное. Так гораздо легче, и не мешает чувство засыпанного в веки песка. Аарон трогает мою руку и это успокаивает - я не чувствую от него враждебности, хотя в целом, мне все равно, что произойдет дальше. Не знаю, что ещё можно делать, кроме как лежать или спать - разговаривать мне не понравилось, а больше я, кажется, ничего не могу. Слышу слова "авария", "байк", "вдребезги" и тихо вздыхаю - это, оказывается, тоже больно, если делать слишком резко. Значит, я разбился. Ну что ж, такое случается - ежедневно в авариях страдают десятки тысяч людей, и ничего. Интересно, я сам виноват или в меня въехали? Может быть я был нетрезв? Я вообще пью? Мне кажется, что нет, одна мысль об алкоголе вызывает у меня тошноту. А может быть это лекарства, которые стремятся к сердцу через трубки капельниц. На этот раз вздыхаю ещё тише и мягче, чтобы не спровоцировать болезненные ощущения в грудине, и снова открываю глаза. Свет усиливает чувство тошноты, Аарон его смягчает. У меня много вопросов - почему он вообще здесь? Он тоже пострадавший? Выглядит очень плохо. Может быть мы ехали вместе? У меня есть родственники?
[indent] - И что теперь? - веки снова поехали вниз под грузом песчаных мешков. Спрашиваю тихо, потому что все кажется слишком громким. Я просто хочу знать чего мне ожидать, и стоит ли вообще утруждать себя воспоминаниями. Может быть проще умереть - я бы не хотел оказаться обездвиженным до конца своих дней. Страшно признаться, что в голову не приходит ни одного воспоминания.
[indent] - Я ничего не помню, - решаю вывалить эту жестокую правду сразу, хотя и сам не хочу в нее верить. Скрывать это бессмысленно, а пустое отрицание не вернёт память, - совсем ничего.
[indent] Опять хочется погрузиться в спасительный сон - он гораздо приятнее, чем чувство собственной беспомощности. Пытаюсь посмотреть вниз, но не управляю даже собственной шеей и взгляд бессмысленно упирается в пластиковый пакет, висящий на углу койки - к нему ведёт очередная трубка, идущая откуда-то из-под больничного покрывала. Снова медленно моргаю и понимаю, что это пакет с моей мочой. Я не хочу этого видеть.
[indent] - Прости, что прошу, но не мог бы ты снять с меня очки?
Отредактировано Emil Alman (2018-10-03 17:15:01)
- Ты с ума сойдешь начитывать это все в одиночестве. Так важно, чтобы кольца были зачарованными?
Отвечаю сухое «ага» и вешаю трубку. Очаровательные сестрицы могут и подождать, у меня меньше суток на то, что я задумал устроить завтра. Обложившись книгами, совиными перьями, заговоренными нитями, я являю собой весьма яркую иллюстрацию к статье о типичных доморощенных колдунах. В центре сего магического хаоса – два кольца из белого золота на куске красного бархата. Ритуал, который я хочу провести - штука сложная и трудозатратная, но у меня есть немного времени в запасе. Я должен успеть до завтра.
Потому что завтра Его день рождения. Почти одиннадцать лет мы вместе, и я никогда не пропускал этот праздник. Подобные дни мы всегда отмечали вместе, устраивая что-нибудь друг для друга, но такого не было еще никогда. Пусть на этот раз подарок будет особенным. Губы шевелятся словно бы не по моей воле, когда я читаю очередное заклинание. Снова вибрирует телефон, но я не отвечаю на звонок до тех пор, пока не дочитываю заклинание до конца. А он все жужжит и жужжит.
- Да?
Голос в трубке говорит мне о страшных вещах. Сердце покрывается льдом и разбивается, падая с большой высоты.
- А родные?
- У него больше никого нет.
Нас оставляют вдвоем. Кардиограмма равномерно пищит, отбивая ритм жизни Эмиля. Переломанного, насильственно погруженного в сон, просто чтобы дать ему выжить. В изголовье койки – бело-красная свеча, которая отмеряет мне время. Погасить самостоятельно ее невозможно, но как только она догорит, я должен буду снова начать читать.
Пальцы осторожно касаются замотанной в бинт руки. Мир вокруг не имеет цвета. Я давно не замечаю, что меня подташнивает от недосыпа и голода, голова раскалывается так, словно бы вот-вот лопнет – последствия пережитого стресса и усталости. Но не мне жаловаться. Ему сейчас гораздо хуже, чем мне. Медсестра приносит поднос с обедом, и я лениво ковыряю вилкой больничное пюре. Думаю только об Эмиле и о том, что мне нужно есть ради него. Только он заставляет меня жить.
Каждое его пробуждение – болезненнее, чем удар под дых. Больно видеть его таким, больно знать, что он чувствует, и что ему еще предстоит. Не важно, что будет со мной, я готов отдать тысячи жизней ради того, чтобы он был жив. Напрягаюсь, когда вижу на кардиограмме, как ускоряется его сердцебиение.
- Тшшш, не говори ничего. Все хорошо. Тише.
Свеча догорает в очередной раз. Сколько десятков таких я извел за последние несколько дней? С полсотни, не меньше. Ночью и днем, ведь я уже не различаю времени суток самостоятельно. Сплю урывками, когда получается, потому что знаю, что силы мне нужны. Чтобы не сбиться, прочитать правильно, не нарушить защитную магию, которая поддерживает его жизнь.
Я делаю все, что в моих силах изо дня в день. И все равно кажется, что этого недостаточно. Переломы и сотрясения давно лечатся целителями в два счета. Что здесь пошло не так?.. Надеваю на него захваченные из дома очки, когда он снова начинает просыпаться.
Мы купили их в Праге. Никогда не забуду, как он свесился с Карлова моста, и его очки благополучно съехали вниз. Пришлось спешно искать ближайшую оптику и покупать чуть ли не первую попавшуюся оправу с подходящими линзами. Я здорово веселился тогда, наблюдая за беспомощным Эмилем.
Как же это не похоже на ту беспомощность, которая есть у него сейчас.
Я не бываю дома, эти очки привезла Соль по моей просьбе. Не могу находиться там, когда он лежит здесь. Не хочу упустить момент, если вдруг…. Одергиваю себя, холодея внутри. Ему лучше. Правда, лучше, даже врач это подтвердил.
Тру друг об друга подушечки пальцев, в которых только что держал его «домашние», запасные очки. Каждая вещь – это память. Память, которая теперь ему была недоступна.
Внутри комок боли. Слышать это невыносимо, но я знаю, что все придет в норму. Нужно лишь чуть-чуть постараться.
Эмилю действительно становится лучше. Мне удается почти задремать где-то на следующий день (судя по апельсиновому соку на столе сейчас время ланча), просто свернувшись в кресле. Но просыпаюсь я от малейшего шороха. Звук кардиограммы давно перестал мешать, кажется, сейчас я мог бы уснуть и под игру самого шумного в мире оркестра, но проснуться могу даже от звука поднимаемых Эмилем век.
- Ты не один, все в порядке, - принимаю сидячее положение в спешке, но не нервозно – это же чувствуется. Не хочу, чтобы он переживал. – Дать тебе очки?
Мы говорим невероятно долго по сравнению с тем, что удавалось нам за последние десять дней. Мне и радостно, и горько, потому что он действительно ничего не помнит. Стараюсь быть предельно отстраненным, чтобы не напугать. Для него я - никто. Десять лет - чистый лист. Кажется, по моему лицу заметна тревога, и я стараюсь объяснить ему все, как могу:
- Мы прожили с тобой десять лет вместе, даже больше. Представляешь? - «вспомнишь?» - У нас свой дом и гараж, которому позавидовал бы любой тинейджер. Мы с тобой вместе расписывали стены. Так извозились там, я думал, что краску из твоих волос придется только выстригать…
Я неловко замокаю, ощущая, как сводит горло. Что-то соленое застыло там, на подходе, грозя вот-вот вырваться наружу, но я заставляю его утихнуть. Улыбаюсь искренне и открыто, но за улыбкой смесь страха и горечи.
- Я расскажу тебе все, что тебя волнует.
[indent] Прожили вместе больше десяти лет - сейчас это звучит так сложно. Как можно не вспомнить? Я стараюсь напрячь память, выискивая там знакомые образы, лицо Аарона, даже пытаюсь фантазировать, но напрасно. Пустота. Закрывая глаза я вижу только темноту и иногда обрывки той ночи в баре. Помню, как мы пили содовую в перерыве между какими-то выступлениями - тогда Аарон выглядел гораздо моложе и беззаботней.
[indent] - Десять лет с тех пор как мы познакомились в баре? Или десять лет с тех пор, как живём вместе? - почему-то кажется важным вот так обозначить своё воспоминание. Возможно, мне удастся вспомнить что-то ещё, если мы поговорим. Я чувствую себя неловко, как ребёнок, который ничего не понимает. У меня есть какие-то общие знания о том как я взрослел, что делал, но среди этих знаний не было лиц и имён, и едва ли мне удавалось вспомнить эмоциональное наполнение тех времён. Начиная же с той встречи в баре, я не знал ничего.
[indent] - Аарон, - по крайне мере я помню хотя бы одно лицо, хотя бы одно имя, - чем я занимался?
[indent] В прошедшем времени.
[indent] Как бы там ни было, это мне не помогло. Слушая Аарона, я силился пробудить в воспоминаниях картины, соответствующие его словам, но получил лишь головную боль, тошноту и ощущение склизкого кома в горле. Очень скоро мне надоело слушать о себе.
[indent] - Аарон, - так приятно произносить то, что я помню, голове становится легче, - а чем занимаешься ты?
[indent] Холодный свет лампы бьёт по глазам даже когда они закрыты, и это ужасно злит. Что я понял о себе, так это то, что ненавижу яркий свет. Как же хорошо, когда на лоб ложится сухая, прохладная ладонь.
***
[indent] Со временем я все дольше бодрствовал, но шевелиться по-прежнему не мог, и тогда меня постигли ужасы зависимости. Во сне этого совсем не ощущалось, но теперь же я понимал - чтобы поесть, надо чтобы кто-то меня накормил, буквально положил еду в рот. Сама еда ещё больше подчеркивала мое бессилие - любые продукты попадали ко мне в виде пюре или жидкости, и если последние я мог самостоятельно тянуть через соломинку, с пюре все было сложнее. Этим занимался Аарон, он же чистил мне зубы и помогал с туалетом, что, в сложившейся ситуации, казалось мне худшим. Умереть было бы гораздо достойней.
[indent] - А меня могли бы усыпить? Это было бы милосердно, - я не хотел никого обижать, просто чувствовал себя настолько подавленным, что не мог оценить предложение как социально неприемлемое. Казалось, все бы от этого только выиграли, но по лицу Аарона я понял, что сказал какую-то неправильную вещь и поспешил исправиться. - Извини. Я не должен был этого говорить.
[indent] Почему - уточнять не стал. Это не должно касаться кого-то, кроме меня.
***
[indent] - У тебя что, всегда это было? Сомневаюсь, - отпускаю едкий комментарий в сторону кресла-каталки, когда Аарон вместе с медсестрой перетаскивают меня. Мне неловко, горько и я стараюсь скрыть стыд за сарказмом и иронией, будто бы желая уличить Аарона во лжи. Я не могу принять заботу от незнакомого человека, хотя в теории, он знает меня как никто. Но я практик, и у меня плохо с воображением. Было бы гораздо проще, если бы он сказал, что не собирается тратить время на беспамятного калеку. Я бы понял. А вот это - как старательно он поддерживает мое тело, пересаживая его в коляску - не понимаю.
[indent] - Все в порядке, - говорю Аарону, когда приходит время кормёжки, - я могу сам.
[indent] Он молча продолжает свои обычные действия и подносит ложку к моему рту, это начинает раздражать.
[indent] - Господи, ты можешь просто дать мне долбанную ложку? - мне все равно, что он ответит, я не собираюсь даже пытаться слушать. - Мне. Нужна. Ложка!
[indent] Наконец-то она у меня в руке. Зачерпнув бульон, я стараюсь поднести ее ко рту, используя только кисть и предплечье - трещины в ключицах не позволяют поднять руку выше. Мне не хватает буквально нескольких миллиметров, чтобы дотянуться, но наклониться вперёд возможно только используя туловище целиком. Это бесполезно. В очередной попытке жгучим разрядом по руке проходит острая боль, пальцы разжимаются и ложка падает на пол, а бульон остаётся жирным пятном на футболке. Аарон молча прибирает здесь все, включая меня, и я вовсе отказываюсь есть или разговаривать. Его безоговорочное принятие угнетает и не вызывает доверия.
[indent] После короткого разговора с врачом, он говорит, что мы едем домой.
[indent] - Какое счастье, - произношу без энтузиазма и снова замыкаюсь. Не могу ему верить.
***
[indent] При виде дома захотелось обратно в больницу, но стоит отдать Аарону должное - он не только стоически выслушал мои раздраженные монологи, но и не сдал санитарам. Должен отметить, что дома стало гораздо легче, словно по-волшебству - я испытал душевный подъем, а увидев приклеенную к зеркалу прихожей фотокарточку, попросил отдать ее на какое-то время. Там было запечатлено неизвестное сборище у костра: мы сидим среди других людей, голова Аарона лежит у меня на коленях и я целую его, согнувшись в три погибели. Мне не верится, что на фотографии действительно я - из зеркала смотрел угрюмый мужчина лет сорока. Он выглядел плохо - скулы, обтянутые бледной кожей, множество мелких царапин и ссадин, окруженных припухлостями, засаленные волосы, небрежно отрастающая борода. Похож на бездомного. Мужчины же с фотографии выглядели очень хорошо, если не сказать "холёно".
[indent] - Ты мог бы снять очки, пожалуйста?
[indent] Я снова не хочу ничего видеть, но карточку прячу в карман спортивных штанов, на всякий случай.
Отредактировано Emil Alman (2018-10-07 00:53:23)
- Смерть могла бы быть более милосердным исходом. У него ведь никого больше нет. Кто будет ухаживать за ним? Кто будет оплачивать сиделку?
- У него есть я.
«Идите к черту» говорит взгляд, но далее я просто вежливо улыбаюсь и забираю документы Эмиля из рук его лечащего врача.
Домой мы едем молча. Я позволяю Эмилю залипать на мелькающие мимо улицы города, а сам сосредоточенно составляю план действий по прибытию. Пандуса у нас нет, поэтому коляску приходится поднимать вместе с Эмилем. На пороге замечаю его взгляд и поясняю:
- Охранная руна, - опускаю слово «обычная». - Ты нарисовал ее в декабре, перед Рождеством. Всегда так делал.
Пожимаю плечами и везу его дальше. Здесь – какофония родных запахов, фотографии тут и там, какие-то мелочи нашей с ним жизни. Я скучал. За порогом нашего дома чувствуется тепло и уют.
Добро пожаловать Домой.
Фантомного меня трясет и от страха перехватывает дыхание. Дорогая пустынна, для скорости нет никаких помех. Он вылетает с сиденья мотоцикла и бьется об землю, словно камушек, прыгающий по воде. Приземлившись, наконец, он еще пытается подняться, вытягивает руку в защитной перчатке, но тут же падает обратно на землю, теряя сознание.
Он всегда был отличным пилотом.
Хочется закричать, но не хватает кислорода. Я бегу по проклятой дороге, но ноги не слушаются, и я спотыкаюсь, падаю, поднимаюсь и снова бегу. А он все дальше и дальше, мне никак не достигнуть цели. Его жизнь недосягаема. В своих кошмарах я никогда не успеваю его спасти.
Просыпаюсь от собственного крика. Натягиваю плед повыше, чтобы закрыть лицо и заглушить звук собственного шумного дыхания. Страх в первые секунды не пропадает, и все еще кажется, что я чувствую эту боль. Затем понемногу успокаиваюсь. Становится очень стыдно, что закричал. Точнее, не так. Стыдно, что Он это услышал. Он не должен знать о моих страхах, не должен быть мне морально обязан. Мои чувства к нему – только мое дело, и его они не касаются. Больше нет.
Мучительно больно знать, что я не могу поделиться этим с Эмилем. Мучительно закрывать эту тему из раза в раз, говоря ему «просто сон» и «ничего особенного». На днях он спросил меня, часто ли меня мучили кошмары до его аварии. И через паузу на выдохе мне пришлось ответить предельно честное «никогда».
Обеими ладонями растираю влажное лицо. Простынь прилипла к спине, по телу бегут мурашки. Куцые пряди волос разметались по лбу, мокрые от пота, и их тоже приходится убирать. Очень мерзко. Лежу, пытаясь успокоить бешено колотящееся сердце. Это сон, просто глупый сон, в реальности все совсем иначе. Он идет на поправку. Задерживаю дыхание и прислушиваюсь, прекрасно зная и так, что он не спит. Я разбудил его.
- Прости, - говорю в потолок сухим и безжизненным голосом – только такой и выходит.
Экран мобильника говорит мне, что сейчас четыре сорок, и я поднимаюсь с дивана, чтобы отнести Эмиля в туалет.
Приход Лиис не сулит ничего хорошего, стоило бы об этом догадаться еще со звонка, но мне в тот момент очень хотелось верить, что сестре действительно небезразлично чужое горе. Чаепитие с натянутыми улыбками. Кажется, не ради Эмиля даже – он может ничего не помнить, но просто не может не заметить того напряжения, которое повисает через каждое слово. Ради меня, моей веры в человеческое и вечное, но все иллюзии разбиваются о суровый камень реальности.
Он пьет чай через трубочку, а я перманентно пытаюсь дать ему кусок яблочного пирога. Без комментариев, просто поднося вилку ко рту. Не хочешь – не ешь. Но у меня, стоит признаться, разрывается сердце, когда я понимаю, какими беспомощными себя чувствуем мы оба.
Поэтому сую ему куски пирога, не глядя, практически не отрываясь от беседы с сестрой. Словно бы так и должно быть. Словно бы в этом нет ничего особенного. Это несложно, по крайней мере, для меня.
Я знаю, как она смотрит, Эмиль. Знаю. Не могу не замечать. Обещаю, больше она здесь не появится. Улыбаюсь, рассказывая какую-то историю. «Представляешь, когда мне было двадцать…. Ага, этим клюшкам тогда едва стукнуло пятнадцать, но меня заставляли везде таскать их собой…».
Я давно не ищу тень узнавания в его глазах. Я лишь хочу, чтобы он чувствовал себя полноценно.
Говорю и говорю, отчаянно борясь с желанием накрыть его руку своей, как делал это тысячу раз. Мне еще очень ко многому предстоит привыкнуть. Но мы справимся.
Ведь я не один.
Лиис ловит меня, когда я выхожу в соседнюю комнату за телефоном. Сидящий за стенкой Эмиль слышит, наверное, каждое наше слово, и от этого мне становится жгуче стыдно и гадко.
- Зачем ты с ним возишься? – еще бы, ее шипение можно услышать даже в Китае. – Он тебе никто. Ничто не мешает тебе просто уйти! Ты ему что, сиделка?
- Мне кажется, тебе пора идти, - устало вздыхаю.
У меня нет желания отвечать на глупые вопросы. Я бы с большим удовольствием почитал Эмилю Карела Чапека, расчесал бы его длинные волосы или посмотрел бы с ним наконец-то какую-нибудь «Сонную лощину» или что-то еще Тима Бертона – это неважно. Я бы провел это время с ним.
- Подумай над тем, что я говорю, - ее лицо изображает обеспокоенность: - Мы все ужасно обеспокоены, мы волнуемся за тебя! Ты так бездарно тратишь свою жизнь, ухаживая за никому ненужным калекой…
«Вы все можете катиться к черту с такими идеями. Ты, доктор Бейли, все любопытствующие и знающие, как лучше». В какую-то секунду мне кажется, что я способен ударить ее. Никогда еще в своей жизни я так не злился на родную сестру. С каких пор не бросить любимого человека в беде приравнивается к тому, чтобы угробить собственную жизнь? Мне хочется кричать об этом, трясти ее за плечи, пока она не ответит мне: ДА ЧТО С ВАМИ ВСЕМИ НЕ ТАК?! Я не понимаю, не хочу и не могу понять. Просто отказываюсь верить, что кто-то из близких мне (плевать уже на доктора) может действительно думать таким образом... Просто в голове не укладывается и злит, просто чертовски злит. Напряженное молчание гораздо страшнее любых слов. Что-то очень темное бушует во мне, но я нахожу в себе силы успокоиться.
Потому что именно в этот момент слышится шуршание шин и в проеме появляется сам Эмиль.
Отредактировано Aaron Norberg (2018-10-07 21:31:09)
[indent] Иногда Аарон вскрикивает во сне. Хотя спит он на диване, а я на кровати, мне всегда слышно, как это происходит – сначала он беспокойно ворочается, собирая на себе простынь, либо скидывая её на пол, потом учащается дыхание. Какое-то время Аарон дышит очень часто, иногда можно различить невнятные стоны, а когда они становятся слишком громкими – Аарон просыпается. Он старается не разговаривать со мной об этом, но я чувствую, что меня это касается. Так странно, что для моего понимания нет никаких объективных причин, просто интуиция, знание. Как если бы я знал это всегда.
[indent] - Я не понимаю, зачем ты что-то скрываешь.
[indent] Мне очень одиноко. Я бы хотел, чтобы Аарон был честным со мной, даже если меня это обидит или расстроит. Так лучше, чем постоянно гадать о том, чего тебе не рассказали на этот раз, но не мне жаловаться. По крайней мере, это не я таскаю какого-то чувака до унитаза, чтобы он не обмочил собственную постель. Желание Аарона к скрытности можно понять, и я стараюсь больше не задавать лишних вопросов.
***
[indent] Полусемейное чаепитие вызывает смешанные чувства – сначала мне хотелось быть вежливым с сестрой Аарона, потом же, уловив её личное ко мне отношение, я перестал участвовать в социальном взаимодействии. С чем не поспорить – в отсутствии памяти, интуиция здорово мне помогает. Слушаю истории Аарона, и иногда мне кажется, что я слышал их раньше. Возможно, какие-то отдельные фразы или утверждения, странное чувство дежавю. Наверно, если бы Лиис пришла в больницу, она бы постаралась задушить меня подушкой – так говорит её взгляд. Слова совсем иные, но я вижу её насквозь, как и беспокойство Аарона. Не волнуйся, Аарон, я в состоянии вынести реальность.
[indent] - А раньше мы сидели вот так, общались? – пробую пирог с вилки, но от волнения и стыда начинает подташнивать. – Я сыт, спасибо.
[indent] Если бы было возможно, я предпочёл бы перестать питаться, пока ко мне не вернётся подвижность. И ходить в туалет, кстати, тоже. Не чувствую ничего ниже пояса, но прекрасно понимаю, что Аарон для меня делает. Подобная самоотверженность смущает, хотя я начинаю привыкать. Хорошо, что скоро это закончится – док сказал, что через две недели можно попробовать встать, тогда же и ключицы должны придти в норму, но мне стоит есть побольше орехов, пармезана и творога, чтобы поддерживать процесс восстановления.
[indent] Когда Аарон, а за ним и Лиис, уходят, я остаюсь в полном одиночестве и стараюсь поднять руки на максимально возможную высоту. Оказалось, я вполне способен поднять их до уровня груди, но ненадолго – совсем скоро боль становится нестерпимой, а руки безвольно падают обратно. Пробую поднести вилку ко рту и она с противных грохотом, оповещающем о моём проигрыше, падает на пол.
[indent] Прекрасно слышу каждое слово, произнесённое за стенкой, они ушли не так уж далеко. Несмотря на обоюдную неприязнь к сестре Аарона, мысленно соглашаюсь с каждым её словом. Она разумная девушка и говорит понятные вещи – вместо того, чтобы тратить время на подтирание моего зада, Аарон мог бы заниматься по-настоящему важными вещами. Он же, талантливый колдун, предпочёл подогнать свою жизнь под мои нужды и потребности, будто я какой-то верховный жрец крайне могущественного ковена. Однако, несмотря на внутренние убеждения, я хотел защитить Аарона от этих нападок. Отчего-то ему важно возиться со мной, и это заслуживает уважения, хотя я и боюсь, что подобное рвение может быть связано с чувством вины или чем-то подобным. Возможно, мне стоило бы остаться в больнице – медсёстрам хотя бы платят за их работу, а что могу дать Аарону я? Лиис права, хотя мне она и не нравится.
[indent] Руки стали совсем тяжёлыми, в груди появилось неприятное чувство жжения. Мне потребовалось какое-то время, чтобы собраться, выдохнуть и принять решение вмешаться в их разговор. Раньше я предпочитал делать вид, что ничего не слышу, но теперь мне надоело существовать с перманентным чувством стыда. Тяжело вздохнув, делаю в столовой небольшой крюк и закатываю немощное тело в комнату. Семья немедленно притихла, глядя в мою сторону. Ждут.
[indent] - Не надо, - по очереди смотрю на обоих и сухо улыбаюсь, - не надо пытаться уберечь меня от реальности. Память отшибло, но не мозги.
[indent] Хотелось бы собрать вещи и молча уйти, не привлекая никакого внимания, но, увы, даже такая мелочь мне недоступна.
[indent] - Аарон – самый светлый человек из всех, кого я видел. Конечно, видел я немногих, но какое это имеет значение? К нему то и дело цепляются, неужели он не заслужил понимания? Я сам не раз предлагал оставить меня, но ему важно делать то, что он делает. Когда-то Аарон бегал по утрам, а теперь забросил свои дела, чтобы помочь мне встать на ноги, - эта фраза вылетает сама собой, не замечаю в ней ничего особенного, - я ненавижу себя за беспомощность, за все неудобства, которые доставляю. А если у тебя есть возможность позаботиться об Аароне, так сделай это, не упрекай его. Если же хочется сказать что-то колкое, то говори мне – Аарон не виноват в том, что у него доброе сердце.
[indent] В конце своего монолога понимаю, что уже не горько, а пусто. Изнутри моя душа будто бы промерзала, покрываясь плотной коркой анестетического льда. Я мог бы сохранить лицо, услышав любой ответ, но, вместо этого, развернулся и выехал из комнаты, посмотрев на присутствующих с вызовом. Что-то вроде «мне всё равно, что вы скажете – это не сможет меня задеть». Закатившись обратно в столовую, выбираю место у окна и молча сижу, пока не слышу грохот входной двери. Зажмурившись до цветных пятен перед глазами, спиной чувствую, как ко мне приближается Аарон.
[indent] - Если честно, я тоже не понимаю, зачем ты это делаешь. Постараюсь встать на ноги через две недели. У меня уже получается поднимать руки до середины груди, - преувеличиваю, опуская факт, что делаю это через искрящую под веками боль, - и я там вилку уронил. Прости. Я благодарен, что ты со мной. Не хочешь посмотреть что-нибудь? Кошмар перед Рождеством.
[indent] Это словосочетание давно крутилось у меня в голове, и только сейчас пришло понимание того, что оно означает. Почему-то мне кажется, что Аарон любит «Кошмар перед Рождеством».
***
[indent] В приоткрытом окне слышен тихий стук тяжёлых капель дождя, пахнет влажной землёй, свежей листвой и летней ночью. На улице гуляют резкие порывы ветра и иногда раздаётся пощёлкивание бьющихся друг о друга веток. Должно быть, небо затянуто тучами, и вот-вот разразится гроза.
[indent] - Аарон, - зову его по имени, потому что слышу, как он ворочается, пытаясь уснуть, - долго ещё собираешься спать на диване?
[indent] Никогда прежде он не спал на этом дурацком диване. Просто знаю.
Каждый семейный просмотр мультфильма у нас всегда превращался в нечто. Семейный – потому что мы с Эмилем действительно были семьей. Бог с ним, со штампом в паспорте, мы никогда не придавали этому особого значения. Мы провели десять лет вместе, полные вдохновения и любви. Это ли не лучшее доказательство?
А "нечто", потому что смотреть что-то с Эмилем – одно удовольствие. Мы всегда устраивались удобно, неизменно касаясь друг друга, словно бы даже мгновение не можем вынести без прикосновений. Закинуть на него ноги, взять за руку или же чувствовать его голову на своем плече. Запах его волос и одеколона. Кто бы знал, как я буду скучать по этому, когда он будет так близко.
В былые времена он, только заслышав мелодию, принимался подпевать главному герою вместе со мной.
Мы не устраиваемся на диван, как делали это всегда. Вместо этого Эмиль остается в коляске, поставив ее на тормоз, а я опускаюсь прямо на пол рядом с ним. Укрываю его ноги пледом, накидывая другой конец себе на плечи. Такая вот иллюзия близости, и мне почти так же тепло, как прежде.
Только как прежде уже не будет.
Мысль об этом острым ножом касается моего сердца, но я отгоняю ее от себя. Будет так, как будет. Пусть это звучит абсурдно. Я поправляю плед на плечах и готовлюсь мысленно пропеть песню Джека Скеллингтона. У Эмиля в руках высокий стакан с тыквенным супом-пюре, а я хрущу белыми гренками в паузах.
- Такая традиция, - объясняю, кивая на стакан с трубочкой.
Так и сидим - он, потягивая пряный суп, и я, периодически оглушительно громко хрустящий сушеным багетом.
Становится внезапно очень тепло, когда с губ Эмиля слетают обрывки песни, что я пропеваю лишь про себя.
Диван жесткий и неудобный. От постоянного сна на нем у меня ужасно болит спина, он не предназначен для этого. Мне тесно, душно, и я практически впадаю в отчаяние, понимая, что уже долгое время никак не могу уснуть, мешая тем самым Эмилю. Его комфорт гораздо важнее, чем мой, ведь это я могу в любой момент свернуться даже на полу в любой позе и выключиться, а ему до сих пор требуется моя помощь, чтобы перебраться из коляски в кровать. Стараюсь возиться как можно более незаметно. Может быть, есть смысл уйти читать на кухню, но ему будет некомфортно чувствовать, что я не сплю. Не знаю, почему так, но оба мы привыкли ложиться спать в одно время, и даже несмотря на потерю памяти, Эмиль не может уснуть, когда я не лежу в этой комнате на чертовом диване.
Было приятнее и быстрее погружаться в сон, когда его теплые руки обнимали меня. Чувствуя его дыхание на своей шее, то, как он прижимается ко мне всем телом и прижимает меня к себе, словно боится, что какой-то подкроватный монстр все-таки сможет меня украсть. Словно нам не тридцать, а десять, но мы точно знаем, что не отдадим никому друг друга.
На диване мне чертовски одиноко.
Как и в целом в последнее время. Я ни в коем случае не жалуюсь и не считаю себя жертвой, но чувствую какую-то нездоровую необходимость в том, чтобы дать Эмилю больше, чем могу сейчас. Кажется, что делаю недостаточно. Где-то не улыбаюсь, когда должен, не заставляю его надеть шарф на прогулку в двадцатый раз. Пожалуй, мне следовало бы быть настойчивее. Еще заботливее, еще добрее. Мысль растекается, как акварель по мокрой бумаге.
Следовало бы.
Я почти проваливаюсь в сон, когда перед глазами вдруг проносится дорога. Спектр видимости ограничен, словно я в шлеме или маске. Небо и земля меняются местами, путаются, и вот я уже не понимаю, где я, мое тело, и что вокруг меня происходит. А затем я с силой ударяюсь об асфальт.
Резко втягиваю носом воздух и открываю глаза.
Просто сон. За окном завывает ветер, и я натягиваю одеяло повыше, чтобы спрятать звук собственного неровного дыхания от Эмиля. Но так уж вышло, что он слышит каждое мое движение, каждый шорох. И его вопрос ставит меня в тупик.
Никак не могу привыкнуть к тому, как он произносит мое имя. Как-то по-новому, непривычно и странно, а меня каждый раз пробирает холодок. Правда, в этот раз это мне даже нравится. Тяжело дышу еще несколько мгновений, а затем вылезаю из-под надоевшего до невозможности пледа.
Босые ноги шлепают по полу, отмеряя расстояние от дивана до кровати, на которой Эмиль с момента возвращения из больницы спал в одиночестве. Иду медленно, словно давая ему отсрочку, чтобы он мог еще раз хорошенько все взвесить и передумать. Я ведь ему чужой.
Простынь с моей стороны холодная, но даже она приятнее, чем односпальный диван, выражающий всеми силами мое нарастающее одиночество. Устраиваюсь так, чтобы не мешать Эмилю и никоим образом не задевать его. Лежать так, кажется, еще хуже, чем на диване.
Я безумно тоскую по тому, чтобы касаться его без опаски. Нет, я не больно ему сделать боюсь.
Он не любит меня.
Это горько и больно, но читается в его взгляде мной каждый день. Я был знаком с Эмилем, который любил меня, и я знаю, что это такое. Я не могу обвинять его и не хочу. Просто так вышло. Он не помнит ни меня, ни нашей любви. Он не проживал со мной эти десять лет, не ощущал того, через что мы с ним прошли.
Предательски колет под лопаткой, и я чувствую, что задыхаюсь. Переворачиваюсь на другой бок и оказываюсь лицом к Эмилю. Его родные черты. Безумно хочется коснуться лица, убрать упавшую прядь волос, но стараюсь держать себя в руках.
- Я не буду тебе мешать?
Придвигаюсь чуть ближе и беру его за руку. Становится очень тепло и волнительно, все тело словно бы заискрило, но дыхание стало внезапно очень ровным и глубоким.
Так засыпается гораздо спокойнее.
[indent] «Я просто тебя люблю» - так отвечает Аарон каждый раз, когда я спрашиваю, зачем он помогает мне. В любой ситуации ответ неизменен, и постепенно я начинаю к этому привыкать. Беспокоюсь, что отдаёт Аарон гораздо больше, чем получает, но не стремлюсь восполнить этот дефицит, чтобы не вводить его в заблуждение. Всем своим видом я намеревался показывать, что могу жить без его любви, и она ничего не меняет. Однако сейчас, когда он, наконец, ложится рядом – мне хочется почувствовать его тепло. Когда я говорю, что у него чистая душа – это не лесть, я действительно не встречал никого лучше, чем Аарон. Его любовь к живому будит эту любовь и во мне.
[indent] Я не могу перевернуться на бок, но протягиваю руку так, чтобы она лежала максимально близко к его телу, потому что хочу ощущать это тёплое присутствие. А когда Аарон прижимает свою ладонь к моей, мне и вовсе хочется заулыбаться, но я сдерживаюсь. Боюсь, что могу придумать себе влюблённость, хотя с тем, как я становлюсь более самостоятельным, и правда начинаю испытывать к Аарону тёплые чувства. Он – очень хороший человек. И не потому что помогает мне, а вообще – такой чувствительный, деликатный и добрый. Он не испытывает желания причинять кому-либо боль, даже если это кролик, взрощенный для того, чтобы стать рагу. К слову, я тоже избегаю ситуаций, результатом которых стало убийство животных. То есть не ем мясо.
[indent] - Ты не будешь мне мешать, - стараюсь отвечать только на поставленный вопрос, чтобы не сказать лишнего. Не выпалить опрометчивое «хочу пододвинуться ближе к тебе», не построить воздушных замков. Я чувствую себя гораздо лучше – в ногах появилась чувствительность, появилась возможность свободно двигать руками, хотя позвоночник по-прежнему держал корсет. Если повезёт, вскоре удастся избавиться и от коляски, - спокойной ночи.
[indent] Засыпать было спокойно, а проснувшись рано утром, я обнаружил Аарона, подпирающего плечо своей щекой. Его рука покоится на моей груди, накрытая моей же ладонью. Внутри такое болезненно-щемящее чувство – когда он проснётся, то непременно отшатнётся. Стараюсь запомнить этот момент, чтобы он грел меня весь оставшийся день.
[indent] Вот, прошло время завтрака, и Аарон привычно разминает мои ноги – сгибает их, разгибает, массирует пальцы и стопы. Сегодня я впервые встану с коляски, если получится. А получиться должно, другие варианты мной не рассматриваются. Аарон помог мне перебраться в деревянное кресло, кажется, более подходящее для человека с высоким ростом, чем инвалидная коляска, и дело оставалось за малым – встать. Положив руки на стол перед собой, сначала пытаюсь поднять вес собственного тела на руках, трещины в ключицах уже срослись и это не составляет большого труда. Однако, ноги отказываются слушаться, мышцы сводит судорогой, резко присев ощущаю такую острую боль в спине, что глухо вскрикиваю и тут же стыжусь. Ситуация кажется безнадёжной, но я не хочу сдаваться. Впервые в голову мне приходит мысль попросить Аарона о помощи самостоятельно:
[indent] - Давай ты меня поддержишь? Только если я начну падать, надо чтобы падение не было резким, то есть тебе придётся его замедлить. Хорошо?
[indent] С его помощью мне удаётся простоять на ногах несколько секунд, прежде чем начать падать. Мы делаем с полсотни попыток, периодически прерываясь на мой отдых. Со временем становится понятно, что сделать шаг – задача следующего дня. Нельзя перетруждаться, а излишняя увлечённость в подобном деле может всё усугубить.
[indent] Казалось бы, всё налаживается и вертикальное положение дарит внезапный энтузиазм, хотя я и переживаю, что впереди долгий путь восстановления, утомительный не столько для меня, сколько для Аарона. Благодарю его за всё и стараюсь быть минимально обременительным. Теперь я понял, что могу сесть на унитаз самостоятельно, и это главное. Больше никаких просьб.
[indent] Я как раз поставил вариться спагетти и начал тереть сыр, когда в прихожей раздался звонок. Непрошенные гости всегда вызывали у меня тревогу, хотя, может, Аарон и ожидал кого-то – решил отдохнуть или ещё чего. Оставив недотёртый кусочек рядом с миской, я наспех обтёр пальцы о висящее полотенце, и подкатился к дверному проёму, чтобы не мешать, но иметь возможность увидеть гостя. Кидаю на Аарона вопросительный взгляд и получаю такой же в ответ – он тоже не знает, кто пришёл к нам этим вечером. Раз уж он тоже не в курсе, решаю подъехать поближе, занять место рядом с Аароном, будто в случае опасности это могло бы ему помочь. Звонок раздаётся ещё раз, и мы снова напряжённо смотрим сначала друг на друга, а потом и на дверь. Аарон осторожно наклоняется к глазку.
[indent] - Там девушка, - говорит шёпотом, будто бы это какой-то секрет. Красноречиво пожимаю плечами в ответ, уж мне-то точно ничего неизвестно.
[indent] - Я не знаю никаких девушек, кроме твоей сестры, - перенимаю манеру Аарона и тоже говорю шёпотом, лишь задним числом осознавая, какую глупость сейчас произнёс: конечно я не знаю никаких девушек, у меня же нет долбанных воспоминаний.
Наблюдать за его первыми шагами так же волнительно, как, наверное, за первым шагом родного ребенка. Я упустил этот момент с Айли, но теперь держу за руку Эмиля, когда он пытается удержать равновесие и пересилить слабость в ногах. Внутри становится тепло. Он старается, не сдается раз за разом, а я просто физически не могу на него злиться или раздражаться за неудачные попытки – кажется, эта функция у меня попросту не работает. Его рука в моей ладони теплая и сухая, взгляд говорит больше, чем тысяча слов. Пожалуй, в этот момент мы гораздо ближе, чем были за все прошедшие с выписки недели.
Он все больше включается в жизнь. Мы дольше гуляем на свежем воздухе, когда я везу его коляску в парке подальше от липовой аллеи. Просто не хочу, чтобы у него внезапно началась аллергия, почему-то кажется, что от количества лекарств в его организме и общей слабости это очень важно. Только говорю ему, что да, вот там высажены липы, им лет за 70, представляешь? Над нашими головами шуршат листвой клены, а солнце смеется в его темных вьющихся волосах.
Когда мы приходим домой, я расчесываю их гребнем. Очень осторожно, хотя знаю, что он и сам может поднимать руки, но мне просто необходимо его касаться. Хотя бы так. Не знаю, почему он соглашается: может быть, из чувства благодарности, или, быть может, просто не желая меня обидеть. Тем не менее, я наслаждаюсь каждым прикосновением и чувствую странное удовлетворение, когда заканчиваю эту процедуру.
Звонок в дверь пугает, как пожарная тревога. Не знаю, чего именно я боюсь, но незваных гостей у нас не бывает. Странно полагать, что Эмиль кого-то ждет – что он в принципе кого-то знает. Охранная руна предупреждающе светится, сообщая, что за дверью действительно кто-то есть. В глазке вижу девушку. На вид она самая обычная – светлые волосы, чуть растрепанная, не отталкивающей наружности. У нас новая соседка? Держит в руках какое-то зеркало.
- Добрый день? – голос ее звучит неуверенно, но довольно звонко. – Я ищу Аарона Норберга.
Теперь уже я удивленно пожимаю плечами. Я ее не звал и не знал - словно бы мне нужно перед ним оправдываться. Но от чего-то все равно чувствую себя виноватым. Проверяю в кармане кусочки обсидиана и кварца – лучшее средство самообороны. Заклинание на них читается в пару мгновений, а эффект выводит противника из строя. Это просто предосторожность, но, пожалуй, каждый второй колдун предпринимает подобные меры для собственной безопасности. Отступив на шаг от двери, я рисую прямо в воздухе контр-руну, снимая с двери охранную магию, а затем, очень быстро, еще одну: защитную. Только над Эмилем, даже не оборачиваясь, просто вытянув руку в его сторону, чтобы обезопасить на случай неприятеля.
Да, внезапные визиты действительно вызывают во мне беспокойство с тех пор, как на байке Эмиля обнаружились следы темной магии.
Шумно вдыхаю и открываю дверь, стараясь максимально загородить собой проход. Гостья смотрит на меня как будто бы с узнаванием, и от этого становится еще больше не по себе. Еще одной матери моего неизвестного ребенка я не переживу.
- Аарон?
- Мы знакомы?
Она теребит сережку в ухе, затем заглядывает еще раз в свое карманное зеркальце и, наконец, прячет его в маленькую сумочку. Выглядит вроде бы безобидно, даже смущенно, и мне на мгновение становится стыдно за свою мнительность.
- Аарон, я пришла к вам… по делу. Мы можем поговорить?
Оборачиваюсь на Эмиля, понимаю, что в замешательстве мы оба, и послушно отступаю, пропуская незваную гостью в прихожую.
Картина маслом: Эмиль в коляске чуть позади меня, я стою, зажимая в кулаке внутри кармана кварцевую крошку, а девушка мнется с ноги на ногу, смотрит на меня странно и молчит. И в тот момент, когда я уже собираюсь открыть рот, чтобы первым начать разговор, она быстро выпаливает:
- А мы могли бы поговорить… без посторонних?
Удивленно озираюсь по сторонам, словно бы действительно здесь есть кто-то лишний кроме нее, а затем до меня доходит, и я искренне посмеиваюсь:
- Эмиль – не посторонний. Смело можете говорить при нем все, что угодно.
- Понимаете… - она снова переминается с ноги на ногу и теребит многострадальную сережку. – Это очень… деликатный разговор. Думаю, вы бы сами не захотели, чтобы его свидетелем был кто-то еще.
Хочется вспылить и выставить ее к черту за порог, попутно объясняя, кому из нас виднее, чего бы мне захотелось больше, но я остаюсь вежливым и гостеприимным. Возможно, это касается Эмиля и его аварии, нельзя упускать эту возможность. Извиняюсь перед Эмилем и прошу его позвать меня, если что-нибудь понадобится. Уходя, зачем-то сжимаю его руку, словно бы никак не могу расстаться даже на пару минут.
Мы с гостьей проходим в гостиную. От ее изучающего взгляда я уже начинаю немного уставать, но не подаю вида. Она же выглядит в нашем доме чужой и неуместной, словно бы ее не должно здесь быть. И до меня доходит, как же давно в этой комнате не было посторонних. Наконец, закончив все «мне очень неловко» и «это прозвучит странно», незнакомка переходит к сути.
- …в общем, вот. Вы – мой соулмейт. Я знаю, это…
- Простите, как вас зовут?
- Хэйли.
- Хэйли, мне очень жаль, но вы пришли не по адресу.
У меня внутри все сжимается в тугой комок. Настолько больно, что хочется кричать. Мы так надеялись, что этот день никогда не наступит. Не искали ведьм, принципиально избегали любых упоминаний об этом, просто чтобы не узнать однажды, что мы с Эмилем не друг для друга. И вот оно, живое тому доказательство, бесконечно теребящее мочку уха, ворвавшееся в наш дом и сдувшее мнимый карточный домик возможного счастья.
Но это ничего не меняет. Глубоко вдыхаю и выдыхаю пару раз, прежде, чем продолжить.
- Я не знаю, кто вам это сказал, но это действительно ошибка. Больше десяти лет я живу с человеком, которого люблю, и не собираюсь от него отказываться. Мне жаль, что вы потратили на это время и деньги, но ваша ведьма ошиблась. Я не могу быть вашим соулмейтом.
Далее следуют возражения, неверие и разговор идет по кругу. А я, как заведенный, все повторяю и повторяю, что тот, кто мне нужен и близок душой, уже рядом со мной. Наконец, она сует мне листочек бумаги с аккуратно выведенными цифрами и подписью «Хэйли». Я не обещаю ей перезвонить и все еще настаиваю на ошибке. На этом мы и расходимся. Когда за ней наконец-то закрывается дверь, я выдыхаю с облегчением. Прижимаюсь затылком к двери и стою так несколько секунд. Не смотрю на Эмиля. Просто не могу.
Если бы я употреблял алкоголь, мне, определенно, стоило бы выпить чего покрепче. Но вместо этого я иду в комнату и следующие несколько минут молча успокаиваюсь так, как привык: отжимаюсь и стою на руках. Прекращаю, когда боль в мышцах сигнализирует мне о чрезмерной нагрузке. Облегчение в данном случае сомнительное, и я не успокаиваюсь, пока злосчастная бумажка с номером не летит в магический камин в гостиной. Короткое заклинание – и ее охватывает пламя. Я же молча устраиваюсь на полу, стягиваю с Эмиля носки и принимаюсь массировать ступню. Не смотрю ему в глаза, чувствуя какой-то непонятный, даже не за себя, стыд.
А прикосновения кажутся мне выразительнее, чем самое громкое объяснение в любви.
Отредактировано Aaron Norberg (2018-10-09 14:45:41)
[indent] Мне действительно не было нужно подслушивать разговор, чтобы понять, о чем пойдёт речь - по девушке явно ощущалось, что она захвачена сильным чувством. Словно бы какой-то бардак в голове, но она точно знает, что ей надо. Знаю это и я - она пришла за Аароном. Это видно невооружённым глазом и чувствуется всем существом, мне тяжело находиться рядом, будто ее хаотичное состояние может коснуться меня, и я увязну как жук, в разлитом сахарном сиропе. Не знаю, с чем это связано и бывало ли такое раньше, но с тех пор как очнулся, я начал чутко улавливать присутствие магии. И если магия Аарона была созидательной, при виде девушки в голове возник образ неконтролируемого пожара. Окинув взглядом дверь, за которой сидели они оба, я разочарованно поджал губы и укатился обратно на кухню. Спагетти переварились. Подогрев сливки, я засыпал в них сыр и старался более не думать ни о чем - вот с белой поверхности поднимается пар, кусочки тёртого сыра падают в сотейник, пара становится меньше. Мешаю, мешаю, мешаю, чтобы соус получился однородным. Бросаю туда кубик сливочного масла и смотрю, как он тает, оставляя жирные разводы. Надо мешать деревянной лопаткой, пока разводов совсем не останется. Черт, они так долго разговаривают. Жмурюсь, отгоняя непрошенные мысли, и стараюсь сосредоточиться на тьме. Ничего не видно, как же это хорошо. Пахнет сыром и сливками, шумит вытяжка. А я услышу, когда она уйдёт? Нет, это не твоё дело, Эмиль, думай о сыре. Но я не мог не услышать, как хлопает входная дверь – выглянув из кухни, окинул растерянного Аарона с ног до головы изучающим взглядом и снова спрятался за проёмом. Сейчас не время попадаться на глаза. Залив спагетти соусом, я накрыл их крышкой и укатился в гостиную, больше дел для меня нет.
[indent] Тёплый летний ветер обдувал моё лицо, разметав волосы – я сидел у приоткрытого окна, уставившись в старую записную книгу. Моим почерком там были выведены какие-то рецепты, нарисованы схемы и незнакомые слова. Набор бесполезных предложений. Мне хватило десяти минут, чтобы успеть отчаяться и вернуться мыслями к незнакомке. Послышались шаги Аарона и я машинально обернулся на звук, но его взгляд был уставлен в пол. Он привычно стянул с меня носки и начал разминать стопы, как это бывало и раньше, однако, сейчас Аарон крайне обеспокоен. Ему будто бы неловко. Мне потребовалось какое-то время, чтобы набраться смелости и сказать то, что я собирался, хотя это и казалось мне неприятным. Хотелось бы закрыть глаза на минувший визит, сделать вид, что ничего не произошло, но видимость не сможет изменить сути.
[indent] - Послушай, - нарушаю тишину каким-то хриплым голосом, и продолжаю медлить, чувствуя тёплые прикосновения. Странно, что мне неловко говорить об этом, но меньше всего мне бы хотелось оказаться для Аарона камнем, добровольно повешенным на шею, - я понял зачем она приходила, это ощущалось даже без слов. Она приходила за тобой. И она была уверена, что так и должно быть.
[indent] Судя по выражению лица Аарона, уже сейчас он видел, к чему я клоню. От его взгляда по спине пробежал холодок, но я не должен этому поддаваться. Бесстрастным голосом я продолжил:
[indent] - Ты мне ничем не обязан. Не упускай возможностей, которые появляются, просто потому что у тебя на руках я – я разберусь со своими проблемами сам.
[indent] Знаю, что Аарону неприятно это слышать, но не могу смотреть, как он мучает себя чувством вины передо мной. Рано или поздно, это надо прекращать. Он смотрит на меня так, будто бы я только что вырывал ему сердце. Больно. Но это не могло продолжаться вечно. Он так ничего и не ответил, хотя я и видел, как силён его гнев прямо сейчас. Аарон не стал со мной разговаривать, просто ушёл – сначала в спальню, а потом из дома. Даже сейчас он придержал дверь, избегая громкого хлопка.
[indent] Мне не нравится это всё, не нравится как сложно нам порой общаться, и не нравится видеть, как Аарон отказывается от чего-либо в угоду моему комфорту. Он не должен этого делать. Я же всё вижу. И вижу как он боится прикасаться ко мне, вижу как старается делать вид, что всё нормально, когда всё не_нормально. Ценю всё, что он для меня делает, но… вздыхаю и качусь к телевизору, посмотрю какие-нибудь новости или ток-шоу, чтобы отвлечься.
[indent] Просыпаюсь от того, что в комнате резко стало тихо – Аарон выключил телевизор и встал рядом, изучая меня взглядом.
[indent] - Спасибо. Я задремал, - оправдываюсь как ребёнок. «Я не хотел мешать, случайно уснул, прости меня». Вот такое примерно значение.
[indent] Аарон разговаривает сухо, отвечает что-то вроде «ага», либо пожимает плечами. Но я не жалею о том, что ему сказал, и если бы мне выпала возможность переиграть этот момент, я бы повторил всё как есть. Прошлого не вернуть, надо идти вперёд, как бы больно от этого ни было. И оставлять что-то позади. Мне тоже не хочется чувствовать себя виноватым за то, что я краду его жизнь. Аарон бережно берёт меня за руки и помогает перебраться в постель, что будит во мне очередной приступ тоски.
[indent] - Спокойной ночи, - произношу сухо, потому что это единственная доступная мне интонация. Боюсь, что иначе будет звучать уличающе.
[indent] Сон у меня беспокойный, и пробуждаюсь я часто – в час пятнадцать обнаруживаю себя крепко сжимающим ладонь Аарона. В тот момент, когда часы меняют значение с два тридцать восемь на два тридцать девять, Аарон обнимает меня, и я чувствую его дыхание у себя на плече. Не уверен, что он спит, поэтому, на всякий случай, никак не реагирую. В три тридцать три просыпаюсь от шумного дыхания Аарона, должно быть ему снова снится кошмар. Осторожно съезжаю головой в его сторону и беспомощно тыкаюсь носом в волосы.
[indent] - Аарон, проснись, - шепчу на ухо, до конца не уверенный в том, что поступаю правильно. Наверно, я бы предпочёл, чтобы меня разбудили в такой ситуации, - Аарон, тебе снится кошмар.
[indent] Когда его глаза открываются, возвращаю голову в её привычное положение. Возможно, я успел разбудить Аарона прежде, чем началась самая неприятная часть. Хорошо, если так.
[indent] В пять двадцать и чувствую, что место рядом со мной пустует – Аарона в постели нет. Это нормально, ничего страшного, что его нет, должно быть у него дела. Неправильно, но я чувствую разочарование. Осматриваюсь по сторонам, тайно надеясь, что Аарон ещё вернётся, и обнаруживаю его силуэт на балконе. Вижу резкий удар рукой, слышу характерный отзвук в стене. Когда он заходит в спальню, делаю вид, что только проснулся, и нашариваю очки на прикроватной тумбе:
[indent] - Доброе утро.
Никогда не бегаю с наушниками. Бег – время для размышлений, омута собственных переживаний и маленькой бытовой философии. Чем больше бегу – тем становится легче. Яд слов рассасывается, уступая спокойствию и смирению. Мне все еще больно от сказанного Эмилем, но я чувствую себя отчасти виноватым за то, что ушел так резко. Стыдно, потому что поддался сиюминутным эмоциям, своим внутренним обидам и сделал так, как будет лучше мне. Оставил его, пусть и на короткое время. Эта мысль в какой-то момент и заставляет меня повернуть обратно. Я слишком люблю его, чтобы делать больно, даже когда больно и мне самому.
Стопы кроссовок размеренно опускаются на асфальт, затаптывая сигаретные окурки, фантики, жухлые листья и бог знает, что еще. В голове образ Эмиля, выплевывающего мне горькие слова раз за разом. Я не видел его лица, и теперь представляю, как оно могло выглядеть в тот момент. Вряд ли он был доволен тем, что сказал, но внутри меня все равно сосущая пустота. Потому что он готов к тому, чтобы я ушел.
Я разозлился так сильно впервые за долгое время, и мне нет оправдания кроме той боли, которая разрывает меня изнутри. Я не требую ответной любви, но не представляю, как мог бы уйти от Эмиля ради кого-то иного. Пусть это и мой соулмейт, быть может, такой шанс – один на всю жизнь, не важно. Больно, что за все эти месяцы он так и не понял самого главного.
Дышу глубоко и равномерно, удерживая пульс.
Мне снова хочется расчесать его волосы. Это успокаивает.
Ночью снится мир без него. Серый, бесцветный. Понимаю, что это сон, когда вместо крика из горла не вырывается ни звука. Но что я могу поделать? Тут липко и страшно, мне не вырваться. Очень хотел бы проснуться. Хватит! Но кошмар затягивает все дальше и дальше, а в конце я-он снова мчусь по пустой дороге и уже знаю, что вот-вот должно произойти.
Теплое дыхание Эмиля будит меня за секунду до гибели.
Он уже даже не смотрит на меня, вернувшись в прежнее положение, а я не могу найти в себе силы, чтобы снова сжать его руку в качестве благодарности.
Приближающийся рассвет заставляет меня открыть глаза от смутного чувства тревоги. Не знаю, что именно меня беспокоит, но понимаю, что больше не усну. И, чтобы не разбудить Эмиля, тихо покидаю постель. Внутри все сворачивается, скукоживается, истлевая, от мрачных мыслей. Провожу кончиками пальцев по книжной полке в гостиной, мысленно прощаясь. Я еще здесь, но знаю, что это не навсегда.
Мы прожили десять счастливых лет вместе, и после всего этого я не имею морального права принуждать его оставаться со мной. Он не обязан. Так уж вышло: я для него чужой, а он для меня – нет. Так бывает, и взаимная привязанность становится однобокой. Может быть, мы станем друзьями. Может быть, даже еще раз прыгнем с парашютом или… или нет. Опускаю вмиг потяжелевшие веки, моргаю и тащусь на балкон, чтобы забить свои тревоги прохладным утренним воздухом.
Не знаю, сколько я стою вот так, собирая в себе по крупицам все, что чувствовал за последнее время. Все обиды, проглоченные колкости, бессилие и страх. А затем резко выпускаю их, разбивая костяшки в кровь, избавляясь от дурных мыслей, как мне кажется, навсегда. Они выходят из-под кожи вместе с выступившей кровью, я верю. И тут же снова чувствую стыд за свою несдержанность. Не имеет значения, что чувствую я, это все временно. Пробираюсь обратно в комнату тихо, надеясь, что не разбудил спящего Эмиля, но вот он уже шарит по тумбочке в поисках очков.
Пытаюсь спрятать кровоточащие ранки второй рукой, но понимаю весь абсурд ситуации. Усаживаюсь рядом с Эмилем на край кровати, не обращая внимание ни на что больше. Мне еще нужно помочь ему переодеться.
И всю первую половину дня мы проводим в обоюдном молчании, лишь изредка перекидываясь односложными фразами. Темнота внутри меня сгущается и, кажется, вот-вот произойдет что-то катастрофическое. Я купирую собственные чувства всеми возможными способами – не хочу, чтобы Эмиль это чувствовал. Я просто не настроен разговаривать, и, кажется, мы сегодня созвучны в этом.
После обеда привычно массирую ему ступни. С прежней нежностью и осторожностью, хотя бы так давая ему понять, что на самом деле не злюсь на него, и к нему у меня только самые теплые чувства. Хочу, чтобы он был счастливым - с этой мыслью я еще на несколько минут погружаюсь в раздумья. В какой-то момент я решаюсь, сжимаю его ступню в ладонях и поднимаю взгляд.
- Я перееду, как только перестану быть нужен тебе, - сглатываю, потому что на деле слова звучат гораздо больнее, чем это было в моей голове. – Я сниму квартиру где-нибудь поблизости, и ты всегда сможешь позвонить мне, хорошо? В любое время суток. Я всегда помогу тебе.
Не могу видеть его лицо, и принимаюсь разминать стопу еще усерднее, но сухие слова долетают до моих ушей, и чертовски ранят своим двусмыслием:
- Зачем? Если кому-то съезжать, то мне. Это твой дом.
Сглатываю и цепляюсь к последней фразе, чтобы не надумать себе лишнего, не поверить в то, во что так хочется верить, и отвечаю ему совсем не в тон, почти жалобно:
- Это наш дом.
Какое-то время мы молчим, избегая встречаться глазами. Опускаю его потеплевшую ногу на перекладину коляски и принимаюсь за вторую. Пальцы плавно скользят по коже с нажимом в определенных местах. Ему где-то больно, где-то щекотно, а где-то приятно – я знаю, и стараюсь быть осторожным. Потому что он ни в чем не виноват. Мне бы очень хотелось, чтобы он это знал, чувствовал, что совсем ничем мне не обязан, но оперировать могу одними только прикосновениями. Боюсь, что словами скажу слишком много лишнего.
Плечо непроизвольно дергается от неожиданности, когда Эмиль снова заговаривает со мной. Полный абсурд и попытка убедить меня в том, что это я ему ничем не обязан. «Ты не обязан ухаживать за мной просто потому, что больше некому». Поднимаю на него глаза с каким-то заторможенным, очень спокойным удивлением:
- Это так не работает, - пожимаю плечами. – Просто я тебя люблю. – и снова возвращаюсь к массажу.
- И поэтому ты решил снять квартиру?
Кажется, будто в меня попала молния. Перед глазами на секунду проносятся искрящие всполохи белого, а по телу проходит дрожь. Разряд. Это и больно, и избавительно; зрение возвращается не сразу, но я даже не подаю вида. Осторожно возвращаю ступню Эмиля на ступеньку, и только потом позволяю себе взглянуть на него. Все такое же родное лицо. Двухдневная щетина, расчесанные мной по привычке волосы, домашняя футболка с хартаграммой из наших далеких двухтысячных.
Осторожно беру его ладонь в свою руку и касаюсь губами костяшек.
[indent] Я нахожусь в ловушке собственного тела. И каждый, кто видит меня, сразу же становится деликатным – давайте не будем расстраивать чувака в коляске, с ним надо аккуратнее! Вот и сейчас, я прекрасно вижу разбиты костяшки пальцев Аарона, но он прикидывается, будто бы ничего не произошло. Будто бы он совсем не злится. И хотя полдня мы проводим в непосредственной близости друг от друга, без Аарона холодно. Просто жуть. Он совсем рядом, но мы оба закрылись друг от друга – с замиранием дыхания я ожидал худшего. Но, что бы ни произошло, это правильно. А когда поступаешь правильно, бывает и больно, в этом нет ничего необычного. И вот, наконец, происходит то, что должно было произойти раньше – Аарон собирается с духом, вынося своё предложение. Какое-то время мы спорим, выясняя, кому же из нас действительно стоит покинуть дом. Я настаиваю, что мне, потому что это кажется честным. Мне кажется, что Аарон вообще игнорирует все, что я говорю, и даже не пытается услышать. Гнев в споре помогает забыть о том, что на самом деле я вообще не хочу, чтобы он покидал мою жизнь так скоро. Не потому что без него сложно, а потому что... Ну, не знаю, мне с ним нравится. Более того, я, кажется, начал влюбляться. То, как он расчёсывал мои волосы и как ложился в одну постель по-детски радовало меня. Я по-настоящему испугался, что лишусь Аарона прямо сейчас, если ничего не предприму, но так и не придумал никаких аргументов кроме.
[indent] - И поэтому ты решил снять квартиру? - произношу все так же сухо, со свойственной мне сдержанностью, но в этом вопросе кроется отчаянье, моя последняя надежда. Аарон больше не отвечает мне. Просто касается губами пальцев, и я все понимаю.
[indent] - Мне так повезло, что ты у меня есть, - не смотрю на него, отворачиваясь куда-то в сторону. Эта фраза вылетела сама собой, но я решаю продолжить, раз уж начал, - из всего множества людей встретить тебя, оказаться любимым тобой – это настоящее чудо. Я бы не хотел, чтобы ты делал что-то из чувства вины ко мне. Обещай, что не будешь.
[indent] Кажется, в этот момент мы оба переступили какую-то незримую границу, пролегающую между нами. Услышали друг друга, потому что начали говорить открыто.
[indent] - Поможешь мне встать? – чувствую себя неловко и стремлюсь вернуть разговор в привычное для обоих русло. Руки Аарона по-прежнему крепко поддерживают меня, а от волос пахнет мускатным орехом. Я больше не допускаю никаких вольностей со своей стороны и полностью сосредотачиваюсь на том, чтобы научиться ходить, раз за разом поднимаясь на ноги. – Может проще оставить меня в реабилитационном центре?
[indent] На этот раз вопрос не звучал сухо, но взгляд Аарона быстро пресёк нужду в ответе:
[indent] - Или нет, - добавляю менее уверенно. С другой стороны, его тоже можно понять – он сам рассказывал, что к аварии явно причастны какие-то ведьмы. Возможно, оставлять меня где-либо действительно может оказаться небезопасным, хотя мне и трудно в это поверить.
***
[indent] - Сними футболку и покажи мне спину, - лицо Аарона выражает смятение, я же сижу на постели, подложив за спину подушки, - хочу кое-что проверить.
[indent] Аарон недоверчиво садится передо мной, демонстрируя обнажённую спину, и взгляд упирается ровно в то место, которое так меня волновало – аккуратная родинка под левой лопаткой. Будто бы не веря собственным глазам, прикасаюсь к ней пальцами – сначала большим, потом указательным и средним.
[indent] - Я знал, что здесь есть родинка, - по лицу расползается восторженная улыбка, подушечки пальцев продолжают ощупывать мягкую кожу, - просто вдруг понял, что знаю. Всегда знал.
[indent] Наши взгляды встречаются - Аарон улыбается мне, я улыбаюсь ему. Сам не замечаю, как беру его за руку, пока мы ведём наш безмолвный диалог. Опомнившись, отстраняю её и неловко запускаю пальцы в волосы, смотря куда-то в сторону. Меня пугают прикосновения, я к ним совершенно не готов, но отчего-то ужасно хочу. И даже не отчего-то, а потому что в прикосновениях Аарона не может быть ничего пугающего или неприятного. Его руки умиротворяют.
[indent] - Давай ложиться.
***
[indent] Белая комната залита холодным светом, знакомое место – больничная палата с пищащим монитором, и мне еле удаётся продрать глаза.
[indent] - Аарон, - он должен быть здесь, он всегда рядом, - что происходит? Аарон?
[indent] Страшно. Хочется сбежать отсюда – сажусь на кровати, оглядываясь по сторонам в попытке обнаружить какую-то зацепку, но вокруг стерильно чисто. Будто бы во всей больнице я один, никаких следов чужого присутствия даже за дверью. Откидываю больничное покрывало в сторону и понимаю, что ног больше нет. Всё, что ниже колена – пустота. В палату забегает доктор и силком начинает укладывать меня обратно, он крепко держит меня за плечи и зовёт медсестру. Ловушка.
[indent] Распахнув глаза снова, ещё ощущаю на себе руки доктора, но вокруг непроглядная тьма. Не успев разобраться в том, что произошло, начинаю отбиваться – меня пугает моя беспомощность, и, по-хорошему, я понимаю, что не смогу ничего сделать. Главное – вырваться из этого капкана.
[indent] - Эмиль, тихо, - знакомый голос рассекает тьму, и я вдруг осознаю, что руки на моих плечах – руки Аарона. Это он держит меня, укрывая в объятиях, и я лежу в нашей постели. Боюсь, что мог случайно ударить его, да и в целом чувство страха из сна не успело меня покинуть. Это был мой первый сон за последнее время.
[indent] - Аарон, - шепчу, тревожно оглаживая его руки в знак извинения, - прости, прости.
[indent] Его прохладные ладони дарят успокоение, будто бы они способны забрать любые кошмары. Оказаться в объятиях Аарона – как погрузиться в омут спокойствия. Никаких тревог, страхов, только мягкие прикосновения, способные забрать любую лихорадку. И немного шершавые губы.
Любой тактильный контакт становится пыткой. Кажется, между нами сдвинулось что-то, и это дает мне какую-то внутреннюю надежду на то, что все может стать так, как прежде. Насколько это возможно. Стоит признаться, раньше было несколько проще. Когда я таскал его в туалет, мыл и переодевал. Мне было больно смотреть на него в таком состоянии, больно видеть его беспомощность и стыд. Я не мог позволить себе смотреть на родное и любимое тело с чем-то, кроме сострадания. Теперь могу. Раньше он был сломан и сломлен, но теперь, когда все постепенно приходит к норме... Во мне тоже возрождается что-то, чего не было с момента аварии. Странное и неуместное желание близости, пусть ему и не суждено сбыться. Не сейчас точно.
С другой стороны, он почти все делает сам, и мне, признаться, иногда не хватает этой лишней возможности коснуться его. Возможно, это и к лучшему. Когда он просит меня снять футболку и повернуться спиной, я еще не знаю наверняка, но догадываюсь, какую реакцию мне принесут его прикосновения.
Что-то, как раньше. Хочется поймать его ладонь и поцеловать, но я не делаю этого, позволяя просто сжимать мои пальцы. В моем собственном взгляде столько любви, что, кажется, я начинаю видеть в ответ что-то похожее. Может быть, то, чего нет. Я не знаю.
Знаю только, что я отдал бы всю оставшуюся жизнь за то, чтобы еще хотя бы раз снять с него очки и поцеловать. Как впервые.
Просыпаюсь, когда он зовет меня по имени. Не сразу понимаю, в чем дело: ему давно не было плохо по ночам, он почти никогда не звал меня. Подрываюсь с подушки и нависаю над Эмилем, пытаясь понять, что происходит.
- Эмиль? Что случилось? Тебе плохо?
Глаза закрыты, дыхание шумное и неровное, руки беспокойно мнут одеяло. Я немного успокаиваюсь: сон, ему просто снится плохой сон. Укладываюсь обратно на подушку и прижимаюсь поближе. Сложно смотреть на то, как он мучается, даже во сне. По старой привычке руки тянутся обнять его, защитить, и я разрешаю себе это. Ночь – наше время, то самое, когда мы жмемся друг к другу теснее. Когда я позволяю себе зарываться носом в его волосы или сжимать в ответ пальцы, делая вид, что во сне. Не знаю, чего мы боимся под утро, когда расползаемся друг от друга.
- Все хорошо, - шепчу ему, путаясь пальцами в волосах, - все хорошо, это просто сон.
Не перестаю держать его, даже когда он бьет меня, так толком и не разобравшись, где сон, а где явь. И только крепче прижимаю его, защищая от дурного сна и любых страхов, которые только могут терзать его изнутри. Он дергается, как раненый зверь, но руки держат его крепко, хоть и с самой большой любовью, которую я только могу ему дать.
- Тише, - губы касаются лба сами собой: кажется, я совсем не контролирую себя. – Тише, милый, тише. Я здесь. Все хорошо. Мы дома.
Наконец, он перестает вырываться, и я чуть ослабляю хватку. Ладони беспорядочно оглаживают его лицо и плечи, губы касаются лба, щек и носа, словно бы этими поцелуями я могу забрать его тревоги. Как бы я хотел сделать это на самом деле. Я готов забрать все, что его терзает, жаль, что это действительно невозможно. Шепчу что-то утешающее, почти бессвязное. О том, что никому его не отдам, что всегда буду рядом, и что никто больше не причинит ему вреда. Не знаю, слышит ли он меня, верит ли, но постепенно успокаивается.
О сне мы оба больше не думаем. Я включаю ночник и помогаю Эмилю перебраться в коляску – просто знаю, что он не захочет остаться один в комнате, даже если я уйду всего на пару минут.
Четверть часа спустя мы сидим под одним пледом в гостиной. Эмиль пьет облепиховый чай с медом, а я оборачиваю шнурком согнутый ивовый прут.
- Ловец снов. Отгоняет плохие сны, - улыбаюсь.
Перед сном мы вешаем сплетенный амулет к изголовью кровати и засыпаем оба без сновидений.
Кажется, я должен был на чем-то сосредоточиться. Ах, да. Его тело такое хрупкое под моими руками. Веду пальцами вдоль позвоночника, дыша сквозь чуть приоткрытый рот. Спохватываюсь и беру себя в руки, боясь, как бы Эмиль не заметил мою реакцию. Он лежит на массажном столе, который пришлось купить, чтобы не возить его лишний раз на массаж в больницу. Почему-то Эмилю там очень не нравится, и я не могу его в этом винить. Я разминаю его спину сухими пальцами и каждые несколько секунд мучительно сглатываю. Слишком близко. Кожа теплая и такая нежная на ощупь. Где-то видны затянувшиеся рубцы, которые я постоянно смазываю специальной мазью, чтобы не осталось следов.
Сердце на мгновение сжимается от мучительной жалости и боли. Сколько же всего ему пришлось перенести. Сколько боли, страданий, чувства безысходности и постоянного страха. Мне хочется обнять его целиком, очень целомудренно и любовно, желая скрыть от любой боли. Но это ощущение быстро проходит, когда руки спускаются ниже и защипывают кожу на ягодицах, а мое лицо обдает жаром, словно бы я открыл работающую духовку.
Так нужно. Ему будет больно, если я не сделаю массаж, я знаю, что должен, но… Но этой ночью мне опять снилось, как он целует меня. Не я его, как тогда, когда ему приснился кошмар. Мы не говорим о том, что произошло тогда. Просто делаем вид, что этого не было. Что я не касался его губами так отчаянно и много, желая успокоить и защитить. Не знаю, что тогда сорвало предохранители у нас обоих, но больше это не повторялось.
Но мы все еще обнимаем друг друга во сне: так безопаснее и теплее, хотя я все чаще поворачиваюсь к нему спиной. Просто не хочу, чтобы он чувствовал, как во мне просыпается реакция на его тело.
Мне очень стыдно.
Когда руки переходят к его ногам, я немного отшатываюсь, понимая, чем упираюсь в его правое бедро. Сверлю пальцами забитую мышцу, и, как ни в чем ни бывало, спрашиваю:
- Вот здесь больно? Нужно потерпеть немного.
Во сне он обхватывал мое лицо ладонями. В реальности я делаю шумный вдох и выдох и прошу его перевернуться на спину, когда заканчиваю с забитой мышцей. Осторожно поддерживаю его за руку, а затем накрываю пледом от подбородка до паха. Чтобы было не холодно, и чтобы я не скользил взглядом невольно вверх-вниз. Стыдно, но сейчас у меня вызывают жар даже его лодыжки. Знаю, что мне нельзя об этом думать и честно стараюсь массировать его так, как меня когда-то учили на курсах. В моих руках просто тело. Любимое, родное, знакомое до каждой родинки. Как и ему мое.
- Извини, я сейчас, - голос такой, как будто бы я песка наглотался.
Укрываю его полностью и выхожу на кухню, чтобы попить воды. Мучительно долго стою там, пытаясь не думать о том, чего хочу я и мое тело; чего хочу уже какое-то время и только с ним.
Больше десяти лет мы были верны друг другу, и я не допускаю даже мысли о том, чтобы эту традицию как-то нарушить.
Ночью мне снится то солнечное утро в Праге, когда я был так предельно нежен с ним в лучах восходящего солнца. Как он зарывался пальцами в мои волосы и шумно дышал, откидываясь на подушки. Я тогда подсматривал снизу-вверх, как он запрокидывал голову и хватал воздух губами, награждая меня нежным прикосновением ладоней за каждое правильное движение.
[indent] Переворачиваться с одного бока на другой пока слишком больно, и обычно я довольствуюсь тем, что лежу на спине. Если постараться и всё же лечь на бок – надо замереть и больше не двигаться, чтобы тело привыкло к этому положению, поэтому все мои перемещения взвешены и обдуманны. Ночью, уже традиция – Аарон обнимает меня, я обнимаю его, насколько могу. Мне нравится, когда он ложится на мою грудь, тогда я могу обнимать его обеими руками сразу, это дарит какое-то особенное успокоение. Обычно объятия не длятся долго, вскоре, видимо, Аарону становится неудобно и он отворачивается на другой бок, хотя спиной и продолжает жаться к моей руке. Такой осторожный и деликатный, Аарон о чём-то умалчивает, и я это чувствую.
[indent] На массажном столе закрываю глаза и стараюсь ни о чём не думать – каждый раз. Когда я не чувствовал ничего ниже пояса, можно было делать вид, что вообще ничего не происходит. Особенно это помогало в ванне, когда Аарон мыл меня. Я отчётливо понимал, что происходит, но, тем не менее, жмурился и занимал мысли счётом от одного до тысячи, будто бы всё происходит не со мной. Сейчас к ногам вернулась чувствительность, а прикосновения Аарона перестали вызывать во мне гнев и панику, сменяя их благодарностью и спокойствием. Человек с безгранично любящим сердцем и неимоверным терпением. Чувство благодарности к нему невыразимо словами или даже действиями – они не передадут того, что на самом деле я ощущаю. Он дарит мне желание встать на ноги, интерес к жизни, которого не было, когда я только очнулся. Если бы тогда, в больничной палате мне сказали, что я скончаюсь через пару дней, это не имело бы никакого значения. Но сейчас мне больше не хотелось умирать, только встать поскорее на ноги, чтобы обрести самостоятельность, отсутствие которой в тридцать пять бьёт гораздо больнее. Да и ничего, это временно, скоро всё изменится. Когда я встану на ноги – мы с Аароном станем равными, хотя и кажется, что бесконечная необходимость в заботе его совершенно не тяготит. Я то знаю, его точно что-то беспокоит. Самобичевание мне не поможет, нужен благоприятный настрой. Когда Аарон заканчивает массаж, благодарю его в миллионный раз, потому что это всё, что я могу сделать. Пока что. В который раз повторяю – мне очень повезло, что он меня любит. Кажется, благодаря его любви у безногого могли бы появиться ноги, а у мёртвого пульс.
***
[indent] Теперь Аарон берёт меня даже в супермаркеты и я с удовольствием разъезжаю между рядами фруктов и овощей, выбирая, что взять на этот раз. Некоторые названия я слышу впервые, некоторые кажутся очень аппетитными. Так, например, я не знаю каково на вкус, но ищу гранатовый сок. Просто внезапно понял, что ужасно хочу его, до повышенного слюноотделения. Если мне в руки попадётся нужная бутылка, этим жарким летним утром я мог бы выпить её залпом.
[indent] - А ты не видел, эм, – невольно и вопросительно взгляд следует за жёлтым манго, брошенным Аароном в корзину.
[indent] -Манго привезли. Ты такое… - он запнулся, видимо, подбирая подходящее слово, - любишь?
[indent] Неопределённо пожимаю плечами и тянусь за фруктом, намереваясь вспомнить хотя бы запах, но он не вызывает у меня особых эмоций. Ещё немного кручу манго в руках и снова обращаюсь к Аарону, говоря наперебой с голосом из динамика, просящим сотрудника бакалейного отдела пройти к кассе:
[indent] - А ты? Любишь?
***
[indent] Это такое странное чувство, когда ноги тебя не держат – они вроде есть, ты даже ощущаешь собственные ступни, но стоит попробовать встать без опоры – и ноги складываются как карточный домик, сами собой. Тогда вдруг становится непонятно – как это вообще, управлять своими ногами? А что, если я не вспомню? Этот страх обычно длится недолго, всего несколько мгновений, а потом, вроде как, снова возвращается осознание. У меня начинает получаться передвигаться с помощью костылей – недалеко и с поддержкой Аарона. После таких тренировок ужасно устают руки, хотя я и привык крутить ими колёса, но ноги ещё не всегда опираются на пол с одинаковым успехом.
[indent] - Больше не могу, - разжимаю пальцы и падаю на диван, не успев поймать костыли - предплечья и плечи болезненно горят. По крайней мере, это способ держать тело в форме даже сейчас. Не считая ног, конечно. Аарон, как и всегда, подбадривает меня, хотя я и вижу усталость на его лице. На любое предложение отдохнуть он делает вид, что всё в порядке или, как сегодня, предлагает пойти в парк.
[indent] - Тебе не надоело делать одно и то же? – говорю ему не в упрёк, а скорее в удивление. Каждый день свой жизни Аарон посвящает мне, но я уверен, что он появился в мире не для этих целей.
[indent] - А не хочешь к набережной? – такое впечатление, что он не понимает истинной сути моего вопроса, либо хочет делать вид, что не понял.
[indent] - Так, послушай, - хочется встряхнуть его, сказать «Аарон, хватит приносить себя в жертву!», но он выглядит таким искренним и открытым, что я тут же осекаюсь, - хочу.
***
[indent] На улице только что зажглись фонари, ветер со стороны Делавэр приятно обдувает лицо, где-то в траве трещат цикады – люблю наши прогулки. Сотни посторонних людей, как и ночь, словно скрывают нас от чего или кого? И мы снова становимся откровеннее. Общаемся так, как не стали бы общаться наедине, да ещё и при свете дня. Аарон помогает мне пересесть на скамью, а коляску откатывает в сторону, будто бы мне не придётся пересаживаться обратно. Надо бы смотреть прямо перед собой – разглядывать беспокойную речную гладь, наблюдать за тем, как ветер колышет листву на деревьях и слушать, почему снежный хрусталь надо опустить в проточную воду, прежде чем читать на нём заклинание. Но вместо этого, я просто разглядывал Аарона. Как появляются морщинки, когда он улыбается, или подскакивает кадык, когда смеётся, как горит его взгляд, когда он рассказывает о том, как вместе мы разбирались с новыми поставками артефактов в том магазине, где я работал до аварии. Мы сидели так близко, что между нами совсем не оставалось свободного пространства – моя рука, будто бы сама собой, легла на колено Аарона. Хоть он и говорит, что любит меня – так сложно представить любовь после того как в сотый раз подтираешь кому-то зад, да ещё и слушаешь шутки про эвтаназию. Тогда я не верил, что беспомощность может когда-то закончиться и вёл себя очень скверно. То ли из страха, гнева или желания оказаться сданным обратно в больницу.
[indent] - Послушай, - хочу попросить у него прощения за всё. Просто сейчас то время и нужный момент, пальцы на колене сжимаются чуть сильнее. Я готов рассказать, как боюсь не соответствовать его ожиданиям, не стать тем прежним Эмилем, которого он так любит. О том, как буду стараться ради него. Сказать о том, о чём мы оба молчим, опасливо расползаясь в противоположные стороны, когда просыпаемся, но внезапно меня прерывают.
[indent] - Ооо, вы посмотрите! Ты правда меня не заметил или не хотел разговаривать?
[indent] Медленно поднимаю голову и вижу перед собой незнакомую девушку. В жёлтом свете уличного фонаря она кажется совсем юной, но что-то говорит мне о том, что мы с ней ровесники. Такие же тёмные вьющиеся волосы до плеч, как и у Аарона. Смущённо убираю руку с его колена и прячу в рукав другой руки. Девушка улыбается так уверенно, но я не могу понять – она просто обозналась или мы действительно знакомы.
[indent] - Простите, - стараюсь, чтобы улыбка не выглядела натянуто, - я вас не знаю, - виновато качаю головой и растерянно смотрю на Аарона, - не знаю же?
Бывают уникальные моменты, которые ощущаешь чем-то внутри. Такое уже не повторится, второго такого никогда больше не будет. Так и сейчас, когда мы сидим вот так близко, соприкасаясь бедрами, и я сглатываю с волнением, потому что рука Эмиля вполне осознанно ложится на мое колено. Каждое его прикосновение, даже случайное – всплеск адреналина. Я соскучился, очень соскучился, несмотря на то, что все это время он был рядом со мной.
Он никогда не был особо тактильным, но старался для меня, восполняя мой недостаток прикосновений и ласк. Он не знает этого. Может быть, чувствует, но мы никогда об этом не говорим. Я не рассказываю, как были нежны его руки со мной, когда мы отдавались друг другу, или как он неизменно целовал меня в висок, когда я заканчивал мучить клавиши. Я часто играл для него, иногда даже пел, призывая для него самые светлые сны. Я не говорю об этом, потому что это не имеет значения.
Но мне не хватает его. Ужасно и отчаянно, и каждое утро мне очень стыдно, но я вынужден выпускать его из объятий. Нельзя заставить кого-то полюбить тебя просто потому что любишь ты. Это чертовски грустно, и я ловлю каждое его прикосновение, каждую мимолетную ласку, чтобы надолго сохранить это ощущение редкого тактильного контакта.
Чувствую себя раздосадованным, когда его прерывают. Тот самый момент-которого-больше-не будет исчерпан. И все-таки, я стараюсь придать лицу самое приветливое выражение. Николь узнаю сразу, хотя мы и не виделись пару лет. Так, пересекались когда-то в компании общих друзей. И ее появление заставляет меня ощутимо нервничать, чувствовать странную и неоправданную ревность и тоску. Я искоса ищу взглядом руку Эмиля, потому что мне надо, очень надо коснуться его, но как назло он запрятал ее в рукава. Растерянно моргаю, а затем все-таки беру себя в руки.
-Знаешь. Это Николь. Вы учились вместе.
Мы перекидываемся парой фраз, я кратко пересказываю произошедшие за последние полгода события, и она предпочитает удалиться. Не сказать, что я сильно расстроен. Какой-то очень гадкий червячок сомнения шевелится внутри меня, но я никак не могу решиться взять Эмиля за руку, чтобы успокоить собственные тревоги. Наверное, он чувствует, что мне есть, что сказать, и терпеливо дожидается момента, когда я все же на это решусь. Наконец, говорю, не смотря на него совсем, обращаясь будто бы в пустоту.
- Она любила тебя. Очень. Не знаю, что у вас тогда не сложилось, но так ничего и не вышло, - пожимаю плечами, как будто меня это совсем никак не беспокоит, а затем неожиданно решаюсь. – Послушай… - поворачиваюсь и смотрю на него очень серьезно. – Она хорошая девушка и много лет пыталась добиться твоей любви, - я сглатываю, чувствуя, как к горлу подступает комок и говорить становится все труднее. – Может, тебе стоило бы… попробовать… с женщиной? Ты не обязан любить меня. Ты ничего мне не должен.
Я хочу сказать много чего еще, но воздуха предательски не хватает. Эмиль смотрит на меня очень внимательно, и свет уличного фонаря отражается в стеклах его очков, когда он, наконец, говорит:
- Ты хочешь от меня избавиться таким образом или просто так беспокоишься?
Скулы сводит от волнения. Почему-то кажется, что если я сейчас ошибусь – он уйдет. Не в смысле, физически уйдет, переберется в коляску и укатит в угасший закат, а отстранится. И больше никогда не будет, как раньше. И мне действительно придется уйти, как только я перестану быть нужен, хотя в последнее время я иногда и позволял себе думать, что этого не потребуется. И я пытаюсь объяснить ему все, как могу, пока у меня еще есть шанс сказать ему это.
- Я не хочу избавиться от тебя, - от его слов все еще очень больно, но я стараюсь говорить и выглядеть спокойно. – Я люблю тебя так же, как и полгода назад, как год, десять лет... Понимаешь? Во мне ничего не изменилось. Но я не знаю, чего и кого хочешь ты, что ты чувствуешь на самом деле. Я хочу, чтобы ты был счастлив. – замолкаю и добавляю совсем тихо, но твердо. – И я не хочу, чтобы ты уходил.
По какой-то причине чувствую себя очень счастливым, когда он примирительно пихает меня плечом.
Открываю глаза в палате. Я задремал? Странное чувство, голова словно в тумане. Не помню, как я уснул и сколько проспал, но знаю, что уже не первый день Эмиль находится в коме. Я делаю все, что могу, чтобы он очнулся. Свеча в изголовье постепенно гаснет, и я подхожу ближе, чтобы прочитать заклинание длиной в 182 строки, состоящее из 47 магических связок, но внезапно прихожу в ужас.
В голове действительно пустота. Я пытаюсь, но не могу вспомнить ни слова из нужного мне заклинания. Не могу сказать, как оно начинается или заканчивается, ничего. Пусто. В панике принимаюсь искать книгу, но и она куда-то запропастилась. Дрожащими руками перебираю все, что попадается под руку, поднимаю даже подушки на кресле, но бесполезно. Мне очень страшно.
Обхожу палату раз за разом, а потом пытаюсь позвать медсестру. Бесполезно. Голоса нет, я просто не могу закричать, как бы ни старался.
Дыхание перехватывает в секунду, когда кардиограмма вдруг издаёт отчаянный писк.
Наконец, я вспоминаю про кнопку вызова медсестры и жму ее, жму изо всех сил, но ничего не происходит.
Бросив все, я бросаюсь к Эмилю. Внешне ничего не изменилось - он продолжил лежать так, как лежал, но, когда я приложил палец к точке пульсации на шее, под ней обнаружилась пугающая тишина.
Я попробовал снова. Где-то на периферии слышен монотонный и противный писк кардиограммы, сообщающий, что сердце Эмиля перестало биться.
Это какая-то ошибка, не иначе. Я снова пытаюсь закричать, но ничего не выходит. Где же медсестра?
Беру Эмиля за руку и прижимаю ладонь к своим губам. Она вот-вот придёт, потерпи немного. Совсем немного, родной.
Шепчу ему бессвязные слова утешения, пока слепая боль не затапливает меня целиком.
- Эмиль?
Всхлип в тишине нашей тёмной комнаты. Распахиваю глаза и не сразу понимаю, где я, и что на самом деле произошло. Меня мелко трясёт, на спине явно ощущаются капли холодного пота.
- Эмиль, боже... все хорошо. Все хорошо, прости, это просто сон.
Позволяю себе короткую нежность и трусь щекой об его плечо. Тёплое, живое, такое привычное и родное. Мне очень нужно как можно больше прикосновений, чтобы убедиться в том, что он настоящий. И мы касаемся друг друга, забирая все страхи и боль, чтобы как всегда расстаться на утро.
Выбираться куда-то без Эмиля непривычно и страшно. Страшно оставить его одного хотя бы на короткое время, страшно вдруг не обнаружить его по возвращению обратно. И я борюсь со своим страхом всю дорогу до бара, пока на парковке мне в глаза не бросается синий фольксваген моей сестры. Не знаю, что понадобилось ей в «Мертвых поэтах», но намереваюсь выяснить это как можно быстрее.
Сольвейг я нахожу внутри. Она ждет меня с таким выражением лица, что сразу становится не по себе. Перебрасываюсь парой фраз с коллегами (назвать их подчиненными язык почему-то не поворачивается), отвечаю на вопросы, где-то отшучиваюсь, и тут же увожу сестру в вип-кабинку, где мы сможем спокойно поговорить.
Ее голос дрожит, а я беспокойно мну салфетку и постоянно прикладываюсь к бутылке с соленой минералкой, которую попросил принести несколькими минутами ранее. Когда сестра переходит от жалобных «я должна была рассказать» и «хочу, чтобы ты выслушал» к делу, я закашливаюсь, подавившись. Внутри все сначала холодеет, а затем поднимается практически незнакомая мне ярость.
Все встает на свои места.
Мне хочется опрокинуть стол и швырнуть бутылку об стену, но я сдерживаюсь. Сквозь зубы выцеживаю слова успокоения для сестры – она не виновата, она ни в чем не виновата. Это не она. С трудом, но все же мне удается успокоить ее и расстаться на более-менее нейтральной ноте. Мне нужно домой.
По дороге в машине я отчаянно кашляю. Убеждаю себя, что это простуда. Нечего ездить с кондиционером, так простыть-то – раз плюнуть. Припарковавшись, на мгновение прикрываю глаза.
Мне стало сложнее вставать по утрам. Тяжелее делать привычные забеги, и я все чаще возвращаюсь, не добежав несколько километров, потому что пульс зашкаливает в ненормальные пики. Пока что это не страшно. С этим можно жить, может быть, даже не один год, но я уже чувствую это. Ярость уступает место холодному страху.
Едва ли не с порога внезапно опускаюсь на колени перед Эмилем и молча беру его пальцы в свои.
Не знаю, сколько времени у меня осталось, но я хочу провести его вместе с тобой.
[indent] Находясь в одиночестве я предпочитаю читать свою записную книжку, куда, видимо, записывал придуманные мной до аварии рецепты зелий или припарок. Сидел у окна, раз за разом перелистывая одни и те же страницы, водил пальцем по строчкам, пытаясь вспомнить хотя бы на ощупь – каково это было, писать подобное. Безуспешно, но я не отчаивался, время всё лечит, как вода точит камень. Когда-нибудь я пойму.
[indent] За окном раздаётся звук колёс подъезжающего автомобиля – скорее всего, вернулся Аарон. Сюда редко кто приезжает, а если и приезжает, то предупреждает заранее. Качусь ко входной двери, чтобы встретить его, это уже стало некоторой традицией. Когда Аарон буквально влетает в дверь и садится у моих ног, улавливаю эту холодную ноту испуга и спокойно глажу его по волосам. Не знаю, что так встревожило его мысли, но повторяю, уверенный в правдивости своих слов:
[indent] - Всё будет хорошо.
***
[indent] Проходят недели, и мы с Аароном становимся всё ближе, хотя неизвестность и недосказанность всё ещё встают между нами невидимой преградой. Чего мы боимся, когда молчим? Сказать не то, разрушить, потерять, ведь сейчас всё так хрупко. И, конечно же, каждый из нас боится оказаться ненужным, хотя это и очевидно, но мы в упор не замечаем, продолжая исполнять роли виноватых. Интересно, видит ли Аарон, что я боюсь тяготить его своим присутствием, точно так же, как и он меня? Чувствует ли он, как горячи мои ладони, когда мы прикасаемся друг к другу? По гостиной проносятся резвые звуки флейты, мелодия струится как горный родник, отскакивающий от нагретых солнцем камней, расплёскивая себя до ближайших кустов рододендрона. У Аарона ловкие пальцы и улыбающееся лицо – он играет с вдохновением и радостью, а я просто слушаю, заворожённый звуками. Похоже, он опытный музыкант.
[indent] - А как давно ты играешь на флейте?
[indent] Спрашиваю у него, когда мелодия замолкает, и подсаживаюсь на диван – ходить получается самостоятельно, и теперь я перемещаюсь без всякой помощи. Напоминанием об аварии служит корсет и, периодически, судороги икроножных мышц. Даже память дает надежду, дразня отблесками воспоминаний о былых днях. Кроме того, знания, запрятанные где-то далеко, явно стали моей интуицией. Когда Аарон двигается ближе, цепляю его ступню своей босой ногой, и мы сидим так некоторое время, в смущённом молчании, а потом я пугаюсь собственного сердцебиения и возвращаю ногу обратно.
[indent] - Красиво, - смотрю куда-то в сторону и отодвигаюсь к подлокотнику, будто бы желая опереться. Трус. Пальцы сжимаются в кулак.
[indent] Иногда мы вместе поём песни из фильмов. Какие-то из них, неожиданно для самого себя, я помню наизусть.
***
[indent] Перед сном корсет можно снять – без него так легко и беззащитно, будто бы в любой момент позвонок может хрустнуть. Ощущаю себя без поддержки, но, в то же время, свободно. Пока Аарона нет, расхаживаю по комнате туда-обратно, просто потому что могу, хотя корсет надо носить ещё два дня. Не могу дождаться, когда можно будет избавиться от него. Выкинул бы его на помойку прямо сейчас.
[indent] Пора готовиться ко сну – люблю это время и ненавижу одновременно. За всё время, проведённое в коляске, во мне накопилось столько энергии, что хочется бегать, гулять, постоянно находить для себя какие-то занятия, лишь бы не бездействовать снова. Может быть мне захочется пройтись до кухни или выйти во двор, подышать свежим воздухом, на сон грядущий. Расхаживаю в одних шортах и уже подумываю натянуть футболку обратно, как в комнату возвращается Аарон. Наши взгляды ненадолго встречаются, и мне кажется, что он хочет прикоснуться ко мне, но вместо этого делает усилие и стягивает с себя майку. Я уже давно перестал отводить глаза в сторону, всякий раз упираясь взглядом в татуировку на груди Аарона: «04.04.2008». Мне всегда было интересно, что это значит, но обычно я опасался показаться слишком назойливым со всеми вопросами типичного ушибленного головой.
[indent] - Аарон, - тихо окликаю его, отвернувшись к окну. Задавать вопросы не смотря в глаза гораздо проще, - а что означает четвёртое апреля две тысячи восьмого года? – осенняя ночь пахнет влажной землёй и холодным ветром. В отражении окна видно, как Аарон прижал подбородок к шее, будто бы впервые рассматривая свою татуировку.
[indent] - Мы познакомились четвёртого апреля, - бросает непринуждённо, - у тебя тоже такая есть.
[indent] - Серьёзно? Никогда не видел.
[indent] - Под левой лопаткой.
[indent] Мы оба стоим у зеркала: я – в попытке разглядеть татуировку, Аарон – показывая, куда надо смотреть. Повороты всё ещё даются мне очень плохо, но не проходит и минуты, как становится понятно – да, действительно. Под лопаткой аккуратно выведена та же самая дата, заключённая в знак бесконечности. У Аарона она продолжается кривой кардиограммы. Сам того не замечая нащупываю его пальцы, переплетая их со своими, будто бы это может дать какую-то поддержку вместе с обретённым знанием. И когда Аарон сжимает их в ответ, возникает какое-то особенное чувство близости, которое может и возникало раньше вскользь, но быстро пропадало. Хочу ещё что-то сказать, но голос пропадает – мы просто напряжённо смотрим друг на друга, настоль крепко держась за руки, будто бы упадём, если расцепим пальцы. Сердце стучит так быстро, что дыхание перехватывает. Есть только одно мгновение, чтобы решиться, но я медлю, осторожно проводя большим пальцем ровную линию вдоль скулы, губы Аарона слегка приоткрыты.
[indent] Поцелуй получается мягким и размеренным – мы жмёмся друг к другу как старшеклассники на школьной вечеринке. Сердце болезненно сжимается, когда я чувствую знакомый запах кожи – так близки мы не были уже давно, по моему мнению – вообще никогда. Но откуда-то я отчётливо помню, какого это – чувствовать тело Аарона. В буквальном смысле, мне кажется, что сейчас я помню каждый изгиб, каждую родинку, да и, пожалуй, действительно каждый миллиметр его тела.
Если признаться, меня немного пугает так быстро летящее время. Я рад, что Эмилю лучше, но знаю, что это означает. Уже почти пора уходить. Прикосновения ночами все отчаяннее и смелее. Однажды мы прижимаемся друг к другу так тесно, что мне становится неловко. Оба делаем вид, что во сне, как бы ненароком. А потом я осторожно выбираюсь из нашего клубка переплетенных рук, ног и пальцев, чтобы отвернуться и скрыть реакцию своего тела. Страшно, что Эмиль заметит это, почувствует, как касается его бедра напряженная плоть, и я крепко зажмуриваюсь, чтобы прогнать навязчивые видения. Что он сделает? Разочаруется в моей чистой и бескорыстной любви только потому, что когда-то мы были близки во всем?
Этой ночью особенно долго не могу уснуть, но втайне очень радуюсь, когда ладонь Эмиля касается моего плеча.
Под утро мне снится тягучий и жаркий сон, напоминающий то время, когда мы могли быть очень близко, и наши стоны раздавались в тишине дома в унисон, прерываемые лишь шумным дыханием.
Крепкие руки Эмиля держат меня за бедра, мы двигаемся в такт друг другу, и я наклоняюсь, чтобы поцеловать его. Его ответ на поцелуй горячий и долгий, словно бы он не делал этого целую вечность, и мой собственный стон прерывается ему в губы.
Они теплые и мягкие. Отчего-то кажется, что я так давно не касался их, и это ощущение добавляет прикосновению еще больше эмоций. Все внутри болезненно сжимается, когда картинка начинает таять. Чертовски не хочу отпускать.
За окном шелестит листьями ветер. Солнечный свет пробивается сквозь неплотно задернутые шторы, и я с разочарованием понимаю, что это был просто сон. Эмиль спит совсем рядом: я чувствую его дыхание на своей шее. Очень аккуратно, чтобы не разбудить, я покидаю нашу теплую постель и очень долго просто стою под душем, чтобы привести мысли в порядок.
Мы познакомились в баре четвертого апреля две тысячи восьмого года. Чуть больше десяти лет назад. Что мы забыли там тогда? Трезвенники, сторонники здорового образа жизни, вечные развези-ка-нас-всех-домой. Первое время друзья нарочно оставляли нас наедине; можно сказать, что мы оба были белыми воронами в своих кругах. Я помню тот день так хорошо, словно бы это было вчера. Помню, что со вкусом в одежде у меня тогда было так себе, и совсем не понимаю, что он во мне нашел. Мы были моложе, сложнее, любопытнее.
Этот день стал знаменательным для меня, ведь я встретил того, с кем больше никогда не захотел расставаться. Дата, выбитая на груди, значит в моей жизни все. В нашей жизни.
И я с трепетом касаюсь знака бесконечности под его лопаткой кончиками пальцев, словно бы так могу прикоснуться к чему-то большему, к самой сути набитых цифр. Когда наши пальцы переплетаются, чувствую, как подступает к горлу комок. Пульс учащается от волнения.
Мы смотрим друг на друга сначала в отражении зеркала, а затем как-то незаметно этот взгляд перемещается в реальность, и больше прятаться не имеет смысла. Обнажены не тела, но души, так было всегда.
Прикрываю глаза от наслаждения, пока его большой палец оглаживает меня по щеке. Так знакомо. Мне хочется отереться об его ладонь, но не могу сдвинуться с места, зачарованный, тонущий в бездонных зрачках его глаз.
Все внутри переворачивается от поцелуя. Настоящего, не во сне или собственных мыслях, поцелуя здесь и сейчас. Ужасно хочется обхватить его лицо руками, прижиматься всем телом, чтобы никогда больше не расставаться. Для него это наш первый поцелуй. И отстранившись, я делаю то же самое, что сделал в самый первый раз. Осторожно снимаю с него очки и снова касаюсь губами губ, желая только одного: чтобы это мгновение никогда не заканчивалось.
Я помню.
Мы льнем друг к другу, как никогда прежде. Пальцы касаются груди, плеч, рук, переплетаются снова и говорят без слов. Мне мало этого, и я знаю, что это чертовски неправильно. Стоит быть благодарным Эмилю за то, что есть сейчас, за каждое его прикосновение, за то, что все еще не выставил меня из дома, как только смог передвигаться самостоятельно. Ведь, по правде говоря, я ему больше не нужен.
Щеки обдает жаром, и я, отстранившись, смущенно вручаю Эмилю его очки и поспешно ретируюсь в ванную. Дрожащими руками стягиваю с себя единственный элемент одежды и включаю прохладную воду.
Не знаю, сколько мне приходится стоять вот так, чтобы стало понятно, что даже душ не поможет избавиться от навязчивого желания. Мы всегда были верны друг другу. Я не знаю, как это – желать кого-то, кроме Эмиля, касаться кого-то другого так же любовно и трепетно. Ведь у него такие родные руки, теплые губы и запах, который я ощущаю, прижимаясь носом к его волосам. Как бы я ни старался, я не могу перестать думать о том, как он целовал меня только что, как жадно отзывался на каждое прикосновение губ. Во рту моментально пересыхает.
Тело требует разрядки, и я сдаюсь. Прижимаюсь лопатками к холодному кафелю и прикрываю глаза. Ощущение этого холодного прикосновения напоминает мне тот раз, один из первых, когда Эмиль прижимал меня к стенке душевой. Это было почти что грубо, но, в то же время, очень нежно в его исполнении. Тогда еще все было так непривычно, и он осторожно вводил в меня пальцы, попутно целуя в плечо и в висок, пока не убеждался, что мне не будет больно в дальнейшем.
Дышу часто и поверхностно, пока пальцы скользят вверх и вниз, размазывая слюну, едва не заставляя меня застонать. Всхлипываю и закусываю губу, когда Эмиль в моих воспоминаниях все-таки входит в меня, и я инстинктивно выгибаюсь, прижимаясь лопатками к его груди. С губ срывается его имя – не знаю, здесь или там, но я произношу его на выдохе шепотом, почти сливающимся с шумом воды.
Только его руки, губы и тепло дыхания. По коже бегут мурашки, когда представляю, как его рука оказывается на месте моей и доводит начатое до конца.
Эмиль?..
Отредактировано Aaron Norberg (2018-10-23 17:04:40)
[indent] Целовать Аарона - это было как вернуться домой. Так привычно и волнительно одновременно, хоть мы и целовались раньше - а за десять лет, наверняка, целовались мы много - внизу живота все скрутило от страха. Особенно острым чувство дома стало тогда, когда Аарон стянул с меня очки - пропала четкость линий, но это позволило окунуться в ощущения и тактильные воспоминания. Запах. Помню, что иногда от волос Аарона горько пахло табаком, и сейчас память воскресила этот запах, заставляя судорожно потянуть носом воздух. Я буквально купался в наших прикосновениях, позабыв даже о ноющей спине, которая не давала покоя с самого момента пробуждения из комы. Этот фоновый дискомфорт стал настолько привычным, что я удивился, почувствовав его снова. Когда Аарон вдруг сбежал от меня в ванную, оставив в полной растерянности. Я что-то сделал не так? Или он что-то сделал не так? То, чего не собирался делать? Тогда почему не сказать мне об этом прямо? Так или иначе, я часто видел, как он избегает меня - ложится подальше, дёргается от прикосновений так, словно мои руки источают смертоносный яд. Но иногда бывало и наоборот - Аарон мог и сам потянуться навстречу, засыпая в моих объятиях. Хотел ли он действительно обнять меня или просто избавиться от ощущения собственного одиночества? Ошарашенный, я так и остался стоять, глядя туда, где несколько мгновений назад была голова Аарона. Да что происходит? На плечи опустилась усталость от безуспешных попыток разобраться в том, что между нами. Мы то идём навстречу друг другу, то разбегаемся в разные стороны, как слепые котята. В этой неопределенности я старался лишь мыслить трезво, чтобы избежать драм. Меньше всего хотелось стать похожим на героя фильма про грустного, одинокого пидора. Наверно я простоял так несколько минут - хмуро глядя под ноги, пока, полный решимости внести определенность в наши отношения, не пошел вслед за Аароном. Не смутило меня ни то, что путь лежал в ванную, ни звуки воды, бьющейся о плитки кафеля – настолько я был погружен в себя. Открыв рот, чтобы сказать «Аарон, какого чёрта?», я тут же его захлопнул, так плотно сжав губы, будто испугался, что слова произнесутся без моего на то согласия. Так вот зачем он убежал, маленький подлец. В очках мне хорошо видно, как прикрыты глаза Аарона, как губы хватают воздух и как тяжело вздымается его грудь, он ласкает себя так откровенно, явно не подозревая, что его могут застукать. Тело по-кошачьи выгибается, вторя едва уловимому в шуме воды стону, я же слышу его очень отчётливо, то ли потому что мой слух острее, то ли потому что хочу его услышать. Внизу живота всё стягивает в тугой узел, а сердце будто бухается куда-то в солнечное сплетение, даже начинает подташнивать. Как зачарованный я медленно приближался, ведомый лишь чувствами, разум же отчаянно паниковал, пытаясь развернуть моё тело в обратную сторону и заставить убраться, пока Аарон ничего не заметил. Прикинуться спящим, хранить эту тайну и ни за что, ни за что, ни за что не заговаривать об этом.
[indent] От меня до Аарона всего пара шагов и один удар сердца. Время ужасно тянется, пока я решаюсь сделать последний шаг и, кажется, он может изменить всё. Вода обрушивается на меня тёплым потоком, когда я слышу сдавленное «Эмиль» и накрываю руку Аарона своей ладонью. Я так нестерпимо хочу его и так стыжусь своего беспамятства одновременно. В распахнутых глазах напротив читается ужас, лицо Аарона становится совсем красным, но я больше не могу выдерживать эту стену, намертво вставшую между нами. Хочу чувствовать его как когда-то, как год назад или несколько лет – не важно.
[indent] - Хватит убегать, - шепчу ему на ухо требовательно и спокойно, потому что мне и самому вдруг стало совершенно спокойно. Волосы промокли, промокли шорты, мне больше ничего не видно из-за ряби мелких капель на стеклах очков, но в мысли проскальзывает далёкое воспоминание, в котором лопатки Аарона прижимаются к моей груди, когда он выгибается навстречу. Помню, как робко его губы отвечали на мои поцелуи, когда мы были совсем молоды – я брал его как-то грубо прижимая к себе, но двигался мягко и осторожно, готовый вобрать в себя все его страхи. Я держал его крепко только лишь для того, чтобы быть ближе.
[indent] Повторяю то, что делал в воспоминаниях – изучаю пальцами кожу, пересчитывая ими рёбра, вырисовывая ключицу, жадно упиваюсь запахом влажных волос, когда горячи струи стекают по моей спине. Рука скользит сначала как-то неловко и я просто привыкаю к его телу, такому знакомому и чужому одновременно. Зная каждый изгиб, я не помню ничего. Кроме того как жарко Аарон может выдыхать моё имя, когда наши тела жмутся друг к другу. Провожу пальцами по его приоткрытым губам и накрываю их поцелуем, прижимая Аарона к кафельной стенке. Мне почти ничего не видно и приходится полагаться только на чувства – если бы не защитные стёкла очков, всё равно не удалось быничего рассмотреть из-за хлещущей в глаза воды. Только наши сплетённые тела, трепетные прикосновения губ и ищущие касания пальцев – каким-то образом я начинаю тонко улавливать ощущения Аарона и прекрасно понимать, когда мне следует поддразнить его, а когда не останавливаться. Иногда он и сам толкается мне в руку, впрочем, быстро смущаясь и вновь замирая. Иногда жалобно поскуливает, опасаясь проронить непрошенный стон и этот звук его голоса сводит меня сума, цепляется за подкорку и занимает собой всё пространство мысли. Я хочу прижиматься к его ягодицам, впиваясь поцелуями в шею, чувствовать, как горячо, когда наши тела так близко. Хочу, но боюсь, и оттого лишь продолжаю рукой. Старательно, внимая каждому движению, ловя порывистые вздохи, но одновременно и скромно, хотя, иногда я позволяю себе забыться и целовать Аарона совсем бесстыдно. Он не сопротивляется. Хочу, чувствовать спину Аарона, как в том воспоминании, но продолжаю трусить, живот сводит от желания и страха, а движения становятся всё более нетерпеливыми, пока ладонь не заливает сперма. Смываю её струями льющейся воды.
[indent] Какое-то время мы стоим просто обнявшись – кажется, что смущение Аарона передаётся физически, но я не хочу его отпускать. Это как интуиция, как инстинкты – просто знаю, что иначе нельзя. Мы уже сделали свой выбор когда-то, и я готов повторить его снова. Надеюсь, Аарон тоже. Его волосы пахнут как вся моя жизнь, будто бы это единственный запах, который вообще существует.
В такие моменты меньше всего ожидаешь вмешательства извне, и когда теплая ладонь Эмиля действительно касается меня, становится жарко и стыдно. Застукан, как мальчишка, в постыдном виде за непристойным занятием. И в первое же мгновение хочется вывернуться, стыдливо спрятать глаза и убежать, но его спокойный голос заставляет оставаться на месте. Невыносимо, желанно, жарко. Поначалу мои поцелуи похожи на отчаянную попытку спрятаться, не смотреть в запотевшие стекла его очков, хотя бы так. Но постепенно я успокаиваюсь.
Прикосновения и родные, и чужие одновременно. От этой странной смеси горячего желания и неуверенности бегут мурашки по коже, я чувствую их вдоль позвоночника, как чувствовал когда-то поцелуи Эмиля, когда он вжимал меня в холодный кафель. Хочется закрыть глаза и раствориться. Он всегда имел особую власть надо мной, ту, которой я не стыдился и не собирался изначально скрывать. Поэтому я слушаюсь, делаю так, как он говорит, и внутри поднимается горячая волна желания и благодарности. Заглушая свои неуверенные тихие стоны, я впиваюсь в него поцелуями и закусываю собственные губы. Еще.
В какой-то момент я срываюсь, подаюсь бедрами вперед и толкаюсь в его руку, но тут же замираю. Он не должен этого делать. Не должен касаться меня, если не хочет, не должен слепо следовать за моими желаниями. Но влажные поцелуи говорят об обратном.
В момент кульминации я прижимаюсь к нему так крепко и отчаянно, словно бы в последний раз. Кто знает. Мне страшно поднимать глаза и видеть его лицо, поэтому просто бессильно утыкаюсь в плечо. Все, на что меня хватает – скупое «спасибо», сливающееся в шепоте с шумом воды. Мне чертовски не хватает его. Так, как раньше. И теперь это чувствуется особенно остро.
Его поцелуи забирают мое смущение. Ночью мы жмемся друг к другу, и в памяти всплывают картинки наших первых месяцев вместе. Те ночи, когда мы могли просто касаться друг друга, не преступая черту, а потом просто засыпали, не размыкая объятий. Под одним одеялом вместе очень тепло и уютно. Пальцы скользят по бедру, перебираясь выше. Каждый раз все смелее, но мы все еще тормозим перед самым очевидным. Я боюсь, что ему это не нужно. Не только это, вообще все то, что значит для меня целую жизнь.
Немного позже я осмеливаюсь снова заговорить о возможной попытке с женщиной, девушкой, с кем угодно другим, но Эмиль одаривает меня таким взглядом, что приходится лишь стыдливо заткнуться, словно бы я сморозил откровенную чепуху.
После этого становится еще спокойнее, и я почти не боюсь засыпать в темноте. В какой-то момент, почти осмелев, шепчу ему без слов о самом ценном, что чувствую, но знаю, что он ни за что не услышит. Перебираю пальцами его волосы и засыпаю, уткнувшись в них носом, полный ощущения какого-то нищенского, украденного у судьбы счастья.
Утром долго придирчиво осматриваю себя в зеркало. Ничего не изменилось, но в волосах обнаруживается один-единственный седой волос. Ничего необычного – мне уже далеко не двадцать один, многие мои сверстники давно начали седеть на висках. Но я – колдун, мои жизненные процессы в принципе протекают медленнее, чем у людей, атлантов и одарённых.
- Ты что, стареешь? – хмуро спрашиваю у Аарона из зазеркалья. – Ты это перестань, нам еще многое нужно сделать.
Вскидываю брови, образуя на лбу глубокую морщинку, а затем снова осматриваю собственную голову, словно бы за эти пару минут что-то могло существенно измениться. Мне ужасно не хочется думать о том, как скоро запас моих собственных сил истощится. Каждый день я хочу прожить радостным и счастливым. Рядом с Эмилем. И это нежелание думать о смерти так велико, что, когда он заглядывает в ванную, я решаюсь сказать.
- Мы можем поговорить?
Вопрос бессмысленный изначально, но дает мне время натянуть футболку, скрывая похудевший торс, и устроиться на полу гостиной, в ногах усевшегося на диван Эмиля. Удобная позиция, чтобы вести беседу – не хочу, чтобы он видел мое лицо.
И я рассказываю правду, которую узнал. О Лиис, о колдовстве и артефакте. О том, почему он не мог восстановиться так долго, и почему на нем не работало исцеление. Я все говорю и говорю, не давая ему вставить слово, не дожидаясь реакции. Просто обрушиваю груз правды, который нес сам последние пару недель. Но легче мне не становится. Руки трясутся, и я прячу их под мышки, чтобы он не заметил. От ярости голос становится сухим и тихим. В историю вплетаются и мои собственные переживания, первое желание убить собственную сестру и прочее-прочее-прочее. Единственное, что я опускаю – цену, которую я заплатил за его жизнь. Обхожу этот момент осторожно, не упоминая того, что изначально артефакт должен был отнять у меня Эмиля.
Когда я, наконец, замолкаю, в комнате воцаряется тишина. На кухне само собой включилось радио, видимо, реагируя на всплеск магии от моих негативных эмоций. Стоит мне снова заговорить, и голос звучит очень хрипло:
- Я совсем не заслуживаю твоей любви.
Касаюсь щекой его колена и зажмуриваюсь крепко-крепко, словно бы это убережет меня от беды.
«...последствия мощного магического барьера устраняют в Трентоне. По словам медиков, есть пострадавшие».
Ночью мне опять снится тот сон, в котором у меня ничего не выходит. Писк кардиограммы знаменует мое пробуждение, и я судорожно хватаю ртом воздух, закашливаясь. Чувствую, как что-то теплое упирается в меня сзади, но Эмиль тут же отстраняется, не переставая меня обнимать. Так и лежим из ночи в ночь: каждый под ужасом собственных страхов.
Утром мы касаемся друг друга особенно требовательно, балансируя совсем на грани. Так, что снова хочется убежать в душ, но я остаюсь, прижимаясь щекой к вздымающейся от дыхания груди Эмиля, слушая, как бьется его живое сердце, и представляя, что было бы, будь мы немного смелее. Последний поцелуй приходится на внутреннюю сторону бедра, и я с интересом поднимаю глаза, чтобы понять, нравится ему это или нет. А затем целую снова и снова, пока не понимаю, что сегодня стоило бы побегать.
И ухожу.
Вы здесь » Lost soul » come what may [прошлое и будущее] » in joy and sorrow